Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
Бог весть куда завело бы подпоручика его воображение, которое не остудили ни время, ни страдания. Он готов был выхватить шашку, чтобы обрубить многорукому спруту его щупальца. Но в этот момент в кабинет вошел человек, при виде которого Родион обомлел. То был Бирюльков, офицер ударного батальона, одетый в новую с иголочки форму.
В первое мгновение «губернаторский барбос» растерялся, вдруг схватился за нос, как бы проверяя, в целости ли он, потом с заискивающей, льстивой улыбкой, искривившей ему тонкие губы, воскликнул:
— Кого я вижу! Сколько лет, сколько зим! Счастлив, счастлив приветствовать героя.
Но Родион Аникеев молча отвернулся и, не проронив ни слова, вышел прочь.
От свободы до тюрьмы один шаг
Неожиданно поползли слухи, будто Родион Аникеев и не подпоручик вовсе, и никакой не Шуйский, а солдат-дезертир, который побывал в плену у немцев и завербован германской разведкой.
И люди, которые вчера еще угодливо лебезили перед ним, наперегонки выражая ему свои фальшивые симпатии и неискренние восторги, сегодня отвернулись от него.
Бывший следователь Филаретов перестал узнавать его. Выдвинувшись благодаря подпоручику, теперешний деятель союза земств и городов не хотел с ним знаться. Он входил во власть и сам кое-кому начинал подавать два пальца. Он велел передать лжеподпоручику: «Времена меняются. Теперь июль, а не февраль». На это подпоручик ответил: «Флюгер может вертеться во все стороны, но компасом никогда не станет».
А Бирюльков публично выбранил подпоручика:
— Вымахнули на гребне революционной волны. В ней и захлебнетесь, пломбированный! — Слово «пломбированный» было в ту пору синонимом шпиона.
Родион изменился в лице от гнева.
— Вы же отлично знаете, что все это ложь. Неверные весы — это вор, и надо отрубить руки тому, кто ими управляет, — сказал он сдержанно.
Внезапно Бирюльков исчез перед взором Родиона, на его место встали все те, кто мучил, истязал и казнил рядового Аникеева, объявляя его то скудоумным, то дезертиром, то шпионом и преступником.
И тогда подпоручик отпустил Бирюлькову тяжелую пощечину, отвернулся и быстро зашагал прочь среди всеобщего замешательства.
Родион не стал ждать, пока его вызовут для объяснений. Он помнил горестную участь Николая Шуйского. И он решил бежать на фронт со своим верным Филимоном, став снова рядовым Аникеевым.
Он пошел на погост, чтобы поклониться могиле отца. Надвигалась июльская поздняя темень, в воздухе кружились пожелтевшие листья, сорванные порывом ветра. Нигде так не разрастаются деревья, как на кладбище, и тень от их мохнатой листвы гуще, и скрипят они в тишине резче, наполняя унынием и печалью вечернюю мглу. В небе клубились облака, чуть светясь по краям последними бликами заката.
На старом кладбище покойникам уже было тесно, могилы лепились густо. Рядом с ухоженной могилой отца покосился обомшелый крест с надписью, которую Родион запомнил еще с весны:
Прохожий, остановись! Подумай, все мы прах.
Но я уж дома, ты еще в гостях.
Ничего необычного не было в надписи, придуманной живыми себе в утешение. Но Родион никогда не чувствовал себя гостем на этой благостной земле. Он слишком много страдал ради нее. И все из-за того, что «нельзя безнаказанно делать людям добро», как говаривал Владо-Владовский. Но как ни жестоки его страдания, вера его непреклонна: он призван для могучих дел, и он свершит их наперекор всем силам зла.
Филимон, стоя на страже, чтобы охранять Родиона от всякой нежданной напасти, кашлянул.
Родион поднял лицо, оно было в слезах.
— Пойдем, Родион Андреич! Сюда все придем — кто раньше, кто позже. И место здесь для всякого найдется, — сказал ему Филимон в утешение.
Последнее свидание с Коростелем
Верные люди проводили бывшего подпоручика и его друга в лесную сторожку, где скрывался Лушин-Коростель.
Александр Иванович и сам хотел их видеть.
Он сидел на тихой лесной поляне у шалаша, сложенного из ветвей и листьев, золотясь в свете костра. Он отпустил бородку и снова стал таким, каким помнил его Родион по тюрьме. Родиону почудилось, что Коростель закован в кандалы, как тогда, при их первой встрече. Впечатление было такое реальное, что ошеломленный Родион воскликнул:
— Страшно подумать. Ничто не изменилось, за нами вновь охотятся, Александр Иваныч!
Лушин встал, протянул ему руку и улыбнулся:
— А что тебя удивляет? Свергли царя, а хозяева остались те же…
— Да, хозяин тот же, Пососухин многорукий, — задумчиво произнес Родион.
— Вот именно, многорукий.
— Пососухин-Пососухин — он свое отсосал, теперь ему усохнуть пора, — сказал Филимон со своей простодушной улыбкой, которую не смогли погасить ни время, ни испытания, ни жестокость людского обхождения.
Коростель рассмеялся. Он подкинул в костер хворосту и шишек, костер вспыхнул, и высоко над поляной поплыл золотистый свет.
— Но это ненадолго, — вновь сказал Коростель своим негромким и неторопливым голосом. — Этим господам не обуздать народный шквал.
Родион тотчас перевел его слова на образный язык своих мыслей.
— Подземные реки медлительны, — сказал он. — Но когда они вырвутся на волю, они становятся бурными и разливаются, как море. Никому не унять этой стихии.
Поэтичный образ понравился Коростелю.
С того времени, как он видел Родиона в последний раз, когда давал ему большевистские книжки, Родион похудел, стал много старше. Ничего в нем не осталось от прежнего подпоручика — ни в одежде, ни в осанке. Это был обыкновенный солдат в больших, не по ноге сапогах с загнутыми носами, в чрезмерно большой солдатской фуражке, севшей ему на уши, в необычайно просторной, явно с чужого плеча шинели. Эта одежда придала бы ему какой-то маскарадный вид, если бы не лицо с твердым и горьким очерком рта и печальными глазами, которые по-прежнему изумленно и доверчиво смотрели на мир, как будто, несмотря на пережитые невзгоды, мир все еще оставался для Родиона тревожной и неразгаданной тайной.
И Коростелю жаль стало щемящей братской жалостью этого смешного, дерзкого и беззаветного паренька, который с поистине трагическим упорством шел своим извилистым путем.
— Хорошо, что ты теперь знаешь, кто твои друзья, а кто враги, — сказал Коростель.
— Да, это я знаю, — И Родион рассказал про свою последнюю встречу с Пососухиным, которая окончательно утвердила его в решении немедленно отправиться на фронт рядовым.
— А ты ждал от него поощрения? — сказал Коростель. — Так он тебе и уступит свое добро и свою власть — пожалуйте, мол, пролетарии, в мои дворцы, а я поселюсь в ваших хижинах. Нет, дорогой, с ним придется повоевать. Пока
