Люйши чуньцю (Весны и осени господина Люя) - Люй Бувэй

Глава третья

Понимать в искусстве восприятия / Чжи цзе

Человеческий глаз устроен так, что он воспринимает некий вид; если же глаз зажмурить, то это все равно как если бы никакого вида объективно не существовало. То, что мы видим с открытыми глазами, отличается от того, что мы видим с прищуренными глазами. Тому, у кого глаза закрыты, свет в глаза не попадает, поэтому он ничего и не видит. Тот, кто зажмурился, глазами ничего не воспринимает! Если он не может ничего воспринимать, но говорит о видах, которые ему представляются, он в заблуждении.

То же касается и сознания. То, что воспринимается обладающим сознанием и что воспринималось бы не обладающим сознанием, – одна и та же действительность. Но способность к восприятию у разных сознаний различная. То, что способен воспринять обладающий сознанием, намного обширней, чем то, что способен воспринять не обладающий сознанием. Тот, у кого ясное сознание, видит дальше, чем тот, у кого оно замутнено. Если же тот, кто приспособлен к восприятию только того, что лежит рядом, станет судить о тех превращениях, которые свершаются далеко от нас, то откуда же возьмется понимание истинного положения дел? Если же нет соответствующих представлений, то, как бы ни старался говорящий, он не сможет их точно описать.

Некий жунец увидел прядильщика и спросил его, чем он занят: «Из чего получаются эти длинные-длинные нити?» Тот, указывая на коноплю, сказал, чтÓ он делает. Тогда жунец пришел в негодование: «Как из этого спутанного-спутанного может получаться длинное-длинное?»

Вот и в гибнущем царстве не то чтобы не было мудрых мужей, не то чтобы не было добродетельных. Причина в том, что их правителям невдомек, что они есть. Эта болезнь – неспособность к адекватному восприятию действительности – приходит, когда сами себя считают обладающими сознанием: такое сознание как раз и не позволяет воспринимать мир правильно. Если же мир сознанием правильно не воспринимается, но сам воспринимающий считает, что он его воспринимает, – это, конечно, глупость. При таком положении государство не может существовать и правитель никак не может рассчитывать на собственную безопасность. Если же сознание не воспринимает чего-либо, но человек сознает, что его сознание не воспринимает этого, – государству не грозит гибель, а правителю – опасность.

Гуань Чжун заболел. Хуань-гун пришел навестить его и спросил: «Ваша болезнь, чунфу[121], опасна, и весьма. Что бы вы хотели мне сказать в поучение?» Гуань Чжун сказал: «Крестьяне у нас в Ци любят одну поговорку: „С тем, кто ничего не накопил, пока был здесь, нечего будет зарыть, когда он пойдет туда“. Нынче я отправляюсь в дальний путь, и о чем меня можно еще спрашивать?» Хуань-гун сказал: «Хотелось бы, чтобы вы, второй отец, не отказывали». Гуань Чжун тогда сказал: «Мое желание состоит в том, чтобы вы, правитель, удалили от себя И Я, евнуха Шу Дао, колдуна из Чан и принца из Вэй Ци Фана». Хуань-гун сказал: «И Я, чтобы доставить мне радость, зажарил собственного сына, как же я могу сомневаться в нем?» Гуань Чжун отвечал: «В природе человека нет ненависти к своему отпрыску. Если уж человек своего собственного ребенка подвергает мучительной смерти, то что же он может сделать с собственным правителем?» Гун тогда сказал: «Шу Дао оскопил себя, чтобы иметь возможность приблизиться ко мне. Как я могу в нем сомневаться?» Гуань Чжун сказал: «Не в природе человека калечить собственное тело. Если он мог причинить это своему собственному телу, то что он может причинить своему правителю?» Хуань-гун тогда сказал: «Колдун из Чан разбирается в жизни и смерти, он способен излечить любую душевную болезнь, как же не доверять ему?» Гуань Чжун сказал: «Жизнь и смерть зависят от судьбы, а душевные болезни – от воли человека. Вы, правитель, полагаетесь не на судьбу, чтобы сохранить свое здоровье, а на какого-то колдуна из Чан, и он, [таким образом,] пользуясь этим, может творить что ему вздумается». Хуань-гун сказал: «Царевич из Вэй Ци Фан служит мне пятнадцать лет; даже когда умер его отец, он не поехал домой, чтобы оплакать его, – как же в нем можно сомневаться?» Гуань Чжун сказал: «Не в природе человека не любить своего отца. Если же он пренебрег отцом, то чего ожидать от него вам, правитель?» Хуань-гун сказал: «Я обещаю вам».

Гуань Чжун умер, и он отослал всех их прочь. Однако он потерял аппетит, дворец его пришел в запустение, вновь его охватила душевная смута, двор потерял былой блеск. Так прожил он три года и наконец произнес: «Нет, второй отец, видимо, ошибался: его речи нельзя было понимать так буквально». И он вновь призвал тех ко двору. Они вернулись, и на следующий год у Хуань-гуна началась болезнь. Колдун из Чан вышел из внутренних покоев и объявил: «В такой-то день правитель скончается!» И Я, Шу Дао и колдун из Чан, сговорившись между собой, подняли смуту, запечатали дворцовые ворота и выстроили вокруг дворца высокие стены. Туда они никого не пропускали под предлогом, что действуют по приказу больного Хуань-гуна. Однако одна из жен перебралась через стену и проникла в покои, где лежал Хуань-гун. Он проговорил: «Хочется есть». Жена ответила: «У меня ничего нет». – «Хочется пить», – сказал гун. «У меня ничего нет», – повторила женщина. Гун спросил, в чем дело. Тогда она ответила: «Колдун из Чан вышел от вас и объявил, что вы скончаетесь в такой-то день. И Я, Шу Дао и колдун устроили заговор, они заперли ворота дворца, выстроили вокруг высокую стену и никого не пропускают. Поэтому я не могу вам ничего принести. Принц же Ци Фан приписал к царству Вэй сорок общин, принадлежащих вам». Тогда гун глубоко вздохнул и со слезами на глазах произнес: «Увы мне! Как же далеко видит мудрец! Если мертвые сохраняют способность думать, как я буду смотреть в лицо второму отцу?» Он закрыл лицо рукавом и отбыл во дворец долголетия. Когда черви стали выползать уже за порог, двери Янвэн пришлось плотно затворять, так как он три месяца оставался без погребения. А все это из-за того, что не слушал речей Гуань Чжуна!

Хуань-гун не был беспечным в отношении грозящей опасности и неплохо относился к Гуань Чжуну. Все дело в том, что он лишен был правильного восприятия. Из-за того, что лишен был правильного восприятия действительности, он удалял верных и надежных и приближал тех, кого любил и считал достойными