История и миф - Юрий Викторович Андреев

хотя первое из этих трех сочинений было написано раньше, чем два последних, — еще в 70-е годы IV в. Беседа в «Тимее» начинается с краткого (тезисного) изложения основного содержания «Государства». Сократ (ил. 50) делает это по просьбе Тимея, повторяя вкратце, по его собственным словам, то, что он уже говорил накануне в присутствии тех же самых собеседников (здесь у Платона некоторая неувязка, так как на самом деле в беседе о государстве участвуют совсем другие лица).

Ил. 50. Сократ. Герма. Неаполь. Музей

Далее Сократ признается друзьям, что испытывает чувство некоторого неудовлетворения от своего собственного проекта идеального полиса, поскольку он напоминает ему красивых и благородных животных, изображенных на картине, или же живых, но пребывающих в неподвижности. Ему же хотелось бы увидеть придуманное им государственное устройство в движении и лучше всего в состоянии борьбы с другими государствами, ибо только таким образом оно могло бы продемонстрировать свое превосходство над ними. Высказав такую мысль, Сократ обращается к другим участникам беседы: Критию, Гермократу и Тимею и, как бы вызывая их на состязание, предлагает им попробовать свои силы и рассказать о войне идеального государства с какими-то другими враждебными ему силами. Все трое, по его мнению, вполне подходят для такого дела, ибо в равной мере опытны и в философии, и в делах государственных в отличие от большинства поэтов и философов, которые опытом государственной, в особенности военной деятельности как раз не обладают.

Откликаясь на этот призыв, Гермократ напоминает Критию о каком-то древнем сказании, которое он уже поведал им в отсутствие Сократа, и предлагает теперь еще раз повторить его. Критий, не заставляя долго себя упрашивать, приступает к рассказу. Вначале он уведомляет своих слушателей об удивительном разговоре, который состоялся когда-то между Солоном и жрецами святилища богини Нейт в египетском городе Саисе. Один из жрецов поведал Солону то, чего не знал ни он сам, ни другие его сограждане. Из рассказа жреца следовало, что в незапамятные времена, еще до Великого потопа Афины — родной город Солона — были самым замечательным государством не только в Греции, но и во всем мире. Древние афиняне совершили немало славных деяний, но самым прославленным была их победа над грозными и могучими атлантами — обитателями огромного острова, лежавшего по ту сторону Геракловых столбов в Океане. Афиняне освободили от власти атлантов все население Ливии к западу от границ Египта и Европы к западу от Тиррении и как будто даже достигли самой Атлантиды. Но тут произошла катастрофа, уничтожившая этот остров, а вместе с ним, по-видимому, и афинское войско.

Рассказав о всех этих удивительных событиях в очень кратких и не всегда понятных выражениях, Критий говорит, обращаясь к Сократу, что готов повторить свое повествование еще раз и теперь уже не в сокращенном виде, но со всеми подробностями, т. е. так, как он сам когда-то услышал его от своего деда. При этом он отмечает удивительное сходство между идеальным государством, придуманным Сократом, и древнейшими Афинами, о которых рассказал когда-то Солону египетский жрец. Сократ готов еще раз выслушать Крития, но тут план их беседы неожиданно меняется. Критий предлагает предоставить слово до сих пор молчавшему Тимею и просит его как знатока астрономии рассказать присутствующим все, что ему известно о возникновении космоса и природе человека, с тем, чтобы потом опять вернуться к разговору о древнейшем прошлом Афин и об Атлантиде. Сократ с радостью соглашается на такое предложение, и далее следует длинная речь Тимея об основах мироздания, составляющая большую часть этого диалога (по существу, эта речь представляет собой единственный в своем роде систематический очерк платоновского объективного идеализма).

Логическим продолжением «Тимея» является второй платоновский диалог «Критий». По сути дела, они составляют вместе одно произведение, лишь разбитое на две части. В «Критии» мы снова видим тех же собеседников, что и в «Тимее». Тимей только что закончил свою лекцию о природе вещей и теперь, согласно уговору, снова передает слово Критию, и тот после некоторых колебаний начинает новую версию своего рассказа. На этот раз он подробнейшим образом описывает сначала древние Афины и образ жизни их граждан, а затем переходит к еще более подробному описанию Атлантиды. Рассказав о природе этой страны, ее главном городе, о его удивительных архитектурных сооружениях, он бегло затрагивает вопрос о политическом устройстве государства атлантов, говоря главным образом о их царях, и после этого неожиданно сворачивает свое повествование, начинает говорить о причинах упадка и гибели Атлантиды. Не раскрыв по-настоящему свою мысль (причины гибели атлантов остаются для нас в значительной мере неясными), он уже в чисто гомеровском духе собирается описать совет богов, на котором должна была решиться судьба Атлантиды. Но тут, как говорится, на самом интересном месте рассказ его неожиданно прерывается. Мы так никогда и не узнаем, что сказал Зевс на совете небожителей, как протекали прения и что же в конце концов боги сделали с этим чудесным островом. Создается впечатление, что Платон очень спешил поскорее закончить это, возможно, последнее и самое загадочное свое произведение, но так и не сумел это сделать (см.: Плутарх. Солон 31–32).

Своими двумя диалогами великий греческий философ загадал человечеству загадку, которую оно до сих пор тщетно пытается разгадать. «Тимей» и «Критий» ставят перед внимательным читателем множество вопросов. Но самый главный из них это, конечно же, вопрос об исторической реальности Атлантиды. Уже в древности этот вопрос разделил всех читателей Платона на две враждебные партии: верующих и неверующих. Среди скептиков, почти сразу же заподозривших неладное в «правдивой истории» Платона, оказался его великий ученик Аристотель. Страбон цитирует его краткий, но уничтожающий приговор платоновскому мифу: «Тот, кто ее (т. е. Атлантиду) выдумал, тот же заставил ее и исчезнуть». Аристотель сравнивал измышленный Платоном загадочный остров со стеной, которую ахейцы, осаждавшие Трою, соорудили, согласно Гомеру, вокруг своего лагеря. Позднее боги ее уничтожили, так что от нее не осталось никаких следов. Аристотель полагал, что так же, как Гомер убрал со сцены своей эпопеи уже ненужную ему стену, так же и Платон избавился от Атлантиды, погрузив ее в пучину океана, дабы никто потом не стал допытываться о ее настоящем местоположении.

С недоверием писали об Атлантиде Страбон, Плиний Старший, Птолемей, крупнейший географ поздней античности, о ней вообще не упоминает[21]. Неоплатоники (Лонгин, Порфирий, Прокл и другие), а также некоторые из раннехристианских апологетов толковали платоновский миф чисто аллегорически, как символическое воплощение идей великого философа. Любопытно сообщение Прокла о том, что вопрос об Атлантиде был