История и миф - Юрий Викторович Андреев

и экономики, охвативший Грецию в XII–XI вв. до н. э., коснулся и Афин, именно здесь возник в это время один из самых значительных культурных центров страны, в котором микенские традиции обрели свою вторую жизнь и подготовили почву для формирования новой эллинской культуры. Именно Афины стали в течение XI–IX вв. до н. э. родиной и очагом распространения двух самых значительных школ греческой вазописи той эпохи: протогеометрического и геометрического стиля (ил. 13–15). Вполне вероятно, что в смутное время племенных миграций (время дорийского нашествия, как можно условно назвать этот период) Афины и Аттика в целом стали прибежищем для уцелевших обитателей микенских дворцов Пелопоннеса и Средней Греции, которые стягивались сюда со всех сторон в надежде на хотя бы относительную безопасность.

Ил. 13. Аттическая протогеометрическая керамика (XI–X вв. до н. э.):

1 — высокая пиксида;

2 — амфора из Керамейкоса. Афины. Музей Керамика

Ил. 14. Аттическая раннегеометрическая амфора из 41-й могилы Керамейкоса. Первая половина IX в. Афины. Музей Керамика

Ил. 15. Аттический позднегеометрический кратер из Афин. Вторая половина VIII в. до н. э (ок. 740 г.).

Афины. Национальный музей

Не исключено, что многие из них в дальнейшем двинулись отсюда дальше на восток и, переплыв вдоль цепи островов Эгейское море, обосновались на западном побережье Малой Азии (археологические данные опять-таки подтверждают наличие тесных культурных и экономических связей между Афинами и по крайней мере некоторыми из ионийских поселений на востоке). Другой вопрос, какой характер носила эта так называемая Ионийская колонизация. Было это планомерное и систематическое освоение азиатского побережья Эгеиды, направлявшееся из единого центра в организованном порядке, или же только стихийное движение с запада на восток небольших разрозренных отрядов колонистов, происходивших из самых различных областей греческого мира, для которых Аттика была лишь удобным перевалочным пунктом на их пути? Если учесть то состояние крайнего экономического упадка и полнейшей политической дезинтеграции, в котором оказалась бо́льшая часть Греции после крушения микенской цивилизации, последнее из этих двух решений вопроса кажется наиболее вероятным. На это же указывают и мизерные размеры большинства ионийских колоний в их первоначальном состоянии (ср. Геродот I, 145–147, который подчеркивает здесь крайнюю пестроту этнического состава населения Ионии).

διά τάς μετοικήσεις τά άλλα μη ομοίως αύξηθηναι

Это место не совсем понятно. Что хотел сказать Фукидид? Что Аттика благодаря постоянному притоку населения извне увеличивала свое благосостояние не в одинаковой степени с остальной Грецией, т. е. больше, чем она? Или, наоборот, что другие области Греции отставали от Аттики в своем развитии по причине постоянной эмиграции (смены населения)? Последнее кажется более вероятным, но в этом случае текст пришлось бы несколько изменить, например, вместо μετοικίας ές читать μετοικήσεις (эту поправку внес в свое время Ульрих, и она принята большинством издателей и комментаторов). Тогда место обретает более или менее приемлемый смысл.

Может быть, смысл в том, что переселения оказывали не одинаковое действие на Аттику и другие области Греции: в Аттике благодаря им увеличивалось население, т. к. люди, приходившие сюда извне, здесь же в основном и оставались, тогда как в других местах этого не происходило.

Глава 3

Основная цель Фукидида в этой главе — показать состояние политической разобщенности, в котором пребывала Греция до начала Троянской войны. Основной аргумент, с помощью которого доказывается этот тезис, — отсутствие у греков той поры того, что мы назвали бы теперь чувством национального самосознания. Долгое время греки не сознавали себя единым народом, отличным от других «варварских» народов.

Поэтому оставалось неизвестным обычное для греческой литературы V–IV вв. противопоставление «эллинов» — «варварам». Не существовало даже единого названия всей страны и населяющего ее народа, каковыми стали впоследствии «Эллада» и «эллины». Эта мысль еще раз убеждает нас в исключительной для того времени глубине и смелости исторических взглядов Фукидида. Примитивное историческое мышление (мышление огромного большинства античных историков, средневековых хронистов и т. д.) идет обычно прямо противоположным путем. Народность существует для него как нечто данное от века, возникшее чуть ли не в один присест в самом начале времен. Сам процесс этногенеза чаще всего мыслится на этом уровне развития исторической науки чисто генеалогически. Создается родословное древо нации, корнем которого объявляется герой — эпоним. Его дети и внуки, в свою очередь, провозглашаются родоначальниками отдельных племен, составляющих данную народность. Если идти в обратном направлении (в глубь веков), путем нехитрых выкладок обнаруживается (через ряд поколений) связь героя-эпонима, родоначальника нации, с первым человеком, прародителем всех людей. Генеалогическое предание такого рода существовало и у греков. Восходя, по всей видимости, еще к гесиодовскому «Каталогу женщин», оно дошло до нас лишь в переложении таких сравнительно поздних авторов, как Страбон.

По его словам, родоначальником всех греков был Эллин, сын Девкалиона («греческого Ноя», имя которого связано с мифом о потопе). Сыновьями Эллина были Эол, Дор и Ксуф. Эол и Дор стали родоначальниками дорийских и эолийских племен. От Ксуфа же ведут свое происхождение ахейцы и ионийцы (через его сыновей, внуков Эллина: Ахея и Иона). Очевидна искусственность этой схемы. Она не могла зародиться в лоне фольклорной традиции, как большинство греческих мифов. Она еще неизвестна Гомеру и скорее всего является плодом «научных» изысканий какого-нибудь «эрудита» архаической эпохи (может быть, Гесиода, ум которого имел явную склонность к систематизации и классификации).

Искусственность этой схемы вытекает уже из того, что сама мысль о едином корне, едином происхождении целого ряда племен, говорящих на близких друг к другу наречиях, может возникнуть лишь на достаточно высоком уровне культурного развития, когда начинает пробуждаться сознание национального единства. Варварские народы обычно не склонны слишком резко отделять себя от народов другой языковой группы и, напротив, не питают особенно теплых чувств к своим ближайшим родичам по языку и по крови. Любое соседнее племя, независимо от его происхождения, может восприниматься ими в равной мере и как потенциальный враг, и как потенциальный союзник. Вспомним, с какой легкостью возникали и в античную эпоху, и в раннем средневековье союзы и объединения племен, включающие в себя самые разнородные этнические элементы. Сколько угодно примеров такого рода дает история и варварской Европы, и варварской Азии (в особенности эпоха Великого переселения народов). Расизм, нетерпимость и враждебное отношение к людям другой крови, другого языка и другой веры — все это своеобразные побочные продукты исторического прогресса, типичные для уже достаточно цивилизованного общества, будь то эпоха раннерабовладельческого строя или же эпоха раннего феодализма. Фукидид со свойственной ему