История и миф - Юрий Викторович Андреев

хаоса к вселенской гармонии и порядку, установленному олимпийскими богами). В действительности историческое чувство Гесиода, как и историческое чувство Гомера, еще не вышло из эмбрионального состояния. И тот и другой мыслят по преимуществу мифологическими, не историческими категориями. В мифе о пяти поколениях отсутствует то главное, что отличает историческое мышление от мифологического, отсутствует идея развития в лучшую или, наоборот, в худшую сторону. Поколения (gène), о которых говорит Гесиод, не переходят одно в другое. Они просто погибают с тем, чтобы уступить свое место людям следующего поколения. Весь этот процесс регулируется богами и напоминает цепь геологических катаклизмов, о которых писал в гораздо более поздние времена Кювье. Высказывалось предположение, что само представление о четырех веках, соответствующих четырем основным металлам, было заимствовано греками где-то на Востоке. Если даже это действительно так, то, став достоянием греческой поэзии, миф должен был подвергнуться сильной эллинизации. На это указывает, в частности, появление после третьего поколения бронзовых людей четвертого поколения героев (принцип последовательности смены металлов здесь явно нарушен). Операция эта, однако, прошла совершенно безболезненно. Гесиоду не пришлось ломать голову над какими-либо хронологическими проблемами, поскольку герои так же, как и все остальные предшествующие им поколения, отодвинуты так далеко в глубь веков (а фактически поставлены даже вне какой бы то ни было временной шкалы), что точные даты здесь были бы совершенно излишними (см. Труды, 156 сл.). Здесь упоминаются некоторые общеизвестные события героической эпохи: поход Семерых против Фив, Троянская война, но когда именно они происходили, как задолго до времени самого поэта — этот вопрос его нисколько не занимает. Хотя мы и называем предание о пяти веках «мифом», мифом в точном значении слова оно все же не может считаться: для этого оно слишком абстрактно и слишком нравоучительно.

Ил. 7. Гесиод. Мозаика из Трира. IV в.

Так же, как и предшествующий ему миф о Пандоре, это предание призвано ответить на вопрос: почему в мифе так много зла? Вопрос скорее философского, чем исторического порядка. Как хорошо сказал Μ. Финли: «Гесиод предвосхищает переход от мифа к логосу. Но этот переход не был опосредован историей. Он просто прошел мимо истории, т. к. был совершен скачок от вневременности мифа к вневременности метафизики».

К сожалению, до нас не дошли произведения Гесиода, написанные в жанре так называемого генеалогического эпоса. Древнейшим образцом этого жанра мог бы служить, вероятно, приписываемый беотийскому поэту «Каталог женщин». Судя по сохранившимся отрывкам и ссылкам в позднейшей литературе, эта большая поэма представляла собой нечто вроде огромного родословного древа греческой аристократии (происхождение отдельных аристократических родов возводилось здесь к великим героиням прошлого).

В том же жанре генеалогической поэзии работали и некоторые другие поэты VII–VI вв., например коринфский поэт Евмел, автор поэмы «Коринфиака», знаменитый Аристей из Проконесса, автор так называемой Аримаспии, философ и поэт Ксенофан Колофонский. Генеалогическая поэзия, несомненно, служила одним из главных источников для позднейших историков, писавших о древнейшем прошлом, вроде Гекатея или Гелланика. Можно поэтому лишь пожалеть о том, что от нее почти ничего не осталось.

На протяжении долгого времени эпическая, а отчасти также лирическая поэзия (стихи таких поэтов, как, например, Тиртей, Солон, Каллин) оставалась для большинства греков практически единственным источником исторической информации. До начала V в. ни в одном из греческих полисов не водилось ничего подобного анналам или хроникам. Кое-где составлялись, правда, списки высших должностных лиц: царей в Спарте, архонтов в Афинах, пританов в Коринфе. Основываясь на этих списках, можно было бы разработать хотя бы приблизительную хронологию истории ранней Греции, если бы мы знали, что произошло в царствование такого-то царя или в правление такого-то архонта. Но в подавляющем большинстве случаев мы этого не знаем. Известно, что в некоторых городах, например в Афинах, составлялись своды законов, принимались различные декреты и постановления. Но греки, к сожалению, еще не додумались в те времена до устройства настоящих архивов. Поэтому в большинстве своем документы этого рода до нас не дошли. В отношении к своему прошлому греки проявили себя как довольно-таки беспечный народ (в сравнении с римлянами или даже с их восточными соседями). Поэтому история архаической эпохи, по праву считающейся периодом формирования греческой цивилизации, нам практически неизвестна. Известны лишь отдельные разрозненные события вроде основания колоний или государственных переворотов, память о которых случайно сохранилась в каких-нибудь чудом уцелевших источниках (см., например, Thue. I, 13, 2). Однако даже вместе взятые эти события не образуют связной и последовательной цепи фактов, которую можно было бы считать историей Греции в VIII–VI вв. до н. э.

Если оставить в стороне эпическую поэзию, ориентировавшуюся в основном на самое отдаленное мифическое прошлое, то основным способом сохранения и распространения исторической информации в это время, как и задолго до этого, оставалось, конечно, устное предание. В некоторых случаях такие предания становились устойчивой традицией, передававшейся из поколения в поколение в более или менее неизменном виде и в конце концов закреплявшейся в письменном виде. Так обстояло дело, например, в крупнейших греческих святилищах, таких как Дельфы, Элевсин, Делос. Каждый из этих храмов имел свою собственную историю, уходившую далеко в глубь веков и насыщенную всевозможными легендами, рассказами о чудесах, оракулах и тому подобным материалом. В сохранении исторической традиции здесь были заинтересованы прежде всего сами жрецы, составлявшие постоянный штат святилища. Такая же заинтересованность существовала и во многих аристократических родах и семьях, кичившихся славой предков и их громкими деяниями. Однако это был лишь верхний уровень формирующейся исторической традиции. Ее нижние ярусы составляла беспорядочная, страшно перепутанная лавина всевозможных слухов и исторических анекдотов, распространявшихся в гуще греческого простонародья и буквально на каждом шагу менявших, как это бывает обычно с произведениями фольклора, свою форму и содержание, обраставших все новыми и новыми вымышленными подробностями. Каждый рядовой афинянин или коринфянин, гражданин любого греческого полиса был твердо убежден в том, что он прекрасно знает историю своего родного города, да и соседних городов также, не нуждаясь для этого ни в каких книгах лишь потому, что «дней минувших анекдоты... хранил он в памяти своей». Еще в V–IV вв. во времена расцвета историографического жанра популярные ораторы в Афинах в своих выступлениях без зазрения совести перевирали исторические факты в основном потому, что изучали историю по анекдотам и, кроме них, ничего больше не хотели знать. Сердитые реплики в адрес знатоков такого сорта, встречающиеся у Фукидида и у некоторых других историков, не должны нас удивлять. Нас не должно удивлять также и обилие анекдотического материала, содержащегося в сочинениях первых греческих историков