Лемурия - Карл Ганс Штробль
Улыбнувшись этим словам, барон кивнул и поручил слугам откликаться на всякую просьбу актера. В «пальмовой комнате» на стуле лежала вышивка его жены; самой ее там уже не было, и барон отправился в парк на поиски. Он застал Софи между двумя высокими таврическими колоннами во французской части сада, перед мраморной группой в глубине вырубленной в стене ниши. Группа изображала Купидона и Психею – молодые и стройные, их тела соприкасались нежно и в то же время деликатно, как будто эти двое скрывались здесь от посторонних глаз.
– Как тебе нравится наш гость? – спросил барон, тихонько беря жену под руку.
Софи неохотно повернулась к нему:
– Ты же знаешь, как я ценю наше уединение. Я никогда и не мечтала проводить время как-то иначе, кроме как за прогулками в саду и игрою в шахматы. А теперь ты приводишь к нам в дом этого ярмарочного шута… Думаю, последние три дня он провел в привычной для него среде – у него манеры и аура прирожденного уголовника!
Барон в изумлении посмотрел на Софи. Он никогда не замечал за ней таких вспышек гнева и не подозревал, что она так сильно гордится своим благородным происхождением.
– Я думал, что позабавлю тебя хоть чем-нибудь, – извиняющимся тоном сообщил он. Софи прошла между колоннами, и он, опираясь на ее руку и свою прогулочную трость, пошел следом. – Не переживай, милая, – ежели пожелаешь, мы отошлем его прямо сейчас. Я вручу ему немного денег – и прогоню. Он недостоин твоего неудовольствия.
Но Софи едва ли не с большей горячностью, чем прежде, возразила:
– Нет-нет, так поступать нельзя. Он уже в доме. Мы не можем выгнать его сразу… О, бедняга, у него ведь имеются художественные амбиции! Теперь ему придется остаться.
– Ничто не мешает выдворить его сразу после представления.
Софи на это ничего не ответила; они шли по узкой тропинке, пересекавшей красивую мягкую лужайку в английской части парка. Дорожка была достаточно широкой, чтобы они могли идти бок о бок. С наступлением сумерек опустился туман. Он становился все гуще и гуще, оседая на ветвях деревьев. Постепенно белая мгла укутала лужайку, и Софи, начав замерзать, поплотнее закуталась в кашемировую шаль. Когда барон заметил это, он тоже накинул на нее свой плащ, словно желая защитить. Но из-за этого он начал хромать еще сильнее, и Софи впервые с неприятной ясностью почувствовала, что ее муж – калека. На главной дорожке, проходившей прямо через парк, ее ждал один из слуг с сообщением, что Кюннель готов выступать.
В комнате, отведенной для представления, заклинатель теней встретил своих гостей глубоким поклоном и затем проводил их к приготовленным заранее креслам. Армия свечей выстроилась на столе, свет от свечей усиливало поставленное позади них зеркало; перед источником света через всю комнату была натянута ткань, своей тенью разделявшая стену надвое. После того как Антон Кюннель усадил барона и его жену в кресла таким образом, чтобы их спины были обращены к полотну и свечам, он еще раз поклонился – сначала Софи, затем имперскому судье.
– Моя сцена! – провозгласил он, указывая на светлую часть стены. Затем он забрался под ткань, и представление началось. – Сотворение мира, – объявил заклинатель теней.
Что-то чудовищное и бесформенное всползло на освещенную сцену – казалось, это столп дыма скрывает какую-то фигуру. Оно рванулось влево, затем вправо, потом остановилось и начало вращаться вокруг своей оси. Из этого клокочущего хаоса выпросталась гигантская длань и сделала повелительный жест поверх сцены – и тотчас земля под ногами фигуры ожила: отдельные ее комья слипались воедино, росли, громоздились все выше и выше – и, раскрываясь, исторгали всевозможных животных: львов, лошадей, ягнят, верблюдов, павлинов, крокодилов, слонов. Все больше и больше существ появлялось на свет из плодородной почвы тени. Наконец возвышающаяся фигура исчезла, и сцена снова опустела.
– Очень хорошо! – похвалил барон и подался вперед, чтобы прочесть по лицу своей молодой жены, какое впечатление произвело на нее искусство парня. Но Софи сидела без малейшего интереса и смотрела прямо перед собой, в стену.
А заклинатель теней уже объявлял о начале второго действия:
– Адам и Ева!
Сотворение первых людей, безоблачное бытие в раю, грехопадение и изгнание – все это умело изобразила пара самых простых человеческих рук; декорациями выступали лишь несколько пальм и фигурки животных, вырезанные Кюннелем из бумаги. Он, похоже, ничуть не преувеличивал, утверждая, что может показать любую сцену человеческой истории с момента сотворения мира! Предельно упрощенные, но в то же время правдивые по всем статьям, тени самых странных событий проносились по сцене. Наиболее важные моменты находили свое выражение в четких очертаниях, и Кюннель старался изо всех сил, когда ему нужно было сопоставить двух людей в какой-нибудь значительной сцене. Тогда его руки, казалось, взаправду творили чудеса. Его ловкость проявилась в полной мере, и чем больше барон наблюдал, тем больше восхищался мастерством юноши. Софи, казалось, не находила в зрелище ничего дивного. Пока барон расточал свои похвалы, она сидела тихо и продолжала смотреть на сцену, как будто дожидаясь гранд-финала.
Антон Кюннель изобразил Всемирный потоп и Ноев ковчег. За ними воспоследовала драма Иакова и его братьев. Пришел черед Даниила во рву со львами – и, наконец, событий исторических. Зрители увидели борьбу Ромула с Ремом, Нуму Помпилия и нимфу Эгерию, казнь Цезаря Брутом и другими заговорщиками (их резко очерченные силуэты, каждый – после коротенького представления, бросались на императора, мешаясь в общую кучу-малу). Из греческой мифологии были представлены прощание Гектора с Андромахой, затем Персей, спасающий Андромеду, а также странствия аргонавтов в поисках золотого руна и детоубийство Медеи.
Показ длился без перерыва вот уже два часа, когда Кюннель объявил, что теперь он представит трагическую историю Геро и Леандра. Тени двух влюбленных обозначились на сцене с чарующей четкостью. Сначала Леандр неуверенно приблизился к девушке, затем отступил и исчез. Но вот он появился снова, из-за моря, сошел на берег, и Геро покинула свою башню и поспешила ему навстречу. Они слились в страстном поцелуе, тела прижало друг к другу – они, казалось, слились воедино и тем не менее сохранили исконную форму. Тени казались донельзя жизнеподобными – движимые бурными страстями, притягиваемые непреодолимым магнетизмом. Так, созданная весьма скудными средствами, перед зрителем предстала картина, удивительная по заключенной в маленьких черных фигурках силе.
– Превосходно, действительно превосходно! – похвалил барон. – Удивительно,
