Лоулань - Ясуси Иноуэ
Стоило Конкобо выйти на улицу, как под ноги ему летели монеты, – ведь его уже считали святым, которому предстоит во плоти достичь Чистой земли; даже дети бежали за ним, бросая подношения. Одновременно за настоятелем по пятам следовали нищие, которые эти монеты подбирали. Кроме того, люди приносили ему поминальные таблички с именами усопших, прося взять их с собой в землю бодхисаттвы Каннон, а некоторые даже делали таблички с собственными именами, «на будущее».
По всему выходило, что Конкобо придётся отправляться за море, хочет он того или нет. Заяви он вдруг, что делать этого не собирается или хотя бы что желает отложить отплытие на несколько лет, никто бы его не понял. К чему это могло привести и что ему грозило бы, Конкобо и сам не знал. Собственная репутация его не заботила, но мысль о том, что своим поступком он нанесёт ущерб почитанию бодхисаттвы Каннон, была невыносима. Если такая мелкая сошка, как он, сделает или скажет хоть что-то, что поколеблет людскую веру, – как ему каяться перед Буддой? Даже смерть не сможет искупить подобный грех.
В марте, в день весеннего равноденствия, Конкобо официально объявил, что отправится к Чистой земле в ноябре. Церемония, как повелось с древности, прошла в главном синтоистском святилище Кумано. Конкобо знал этот обряд лучше, чем кто бы то ни было, – ведь он целых семь раз помогал его проводить; и потому наставлял остальных, объясняя, что и в каком порядке должно происходить, какие цветы нужны в качестве подношений и какая должна звучать музыка. Его семнадцатилетний ученик Сэйгэн, оставаясь рядом, записывал каждое слово, и при виде его Конкобо захлестнули чувства. Самому ему было двадцать семь лет, когда он, сидя перед своим наставником Юсином, готовившимся отплыть за море, точно так же записывал распоряжения. Если Сэйгэн останется в Фудараку-дзи, то через несколько десятилетий и ему, возможно, придётся отправиться в этот путь. Глядя на выбритую до синевы макушку, Конкобо не мог не видеть в нём себя, и сердце настоятеля болезненно сжималось.
Неизвестно, когда именно появилась традиция отправляться за море, в Чистую землю, но, как читал в старинных храмовых записях сам Конкобо, первым из монахов такое путешествие совершил Кэйрю, который покинул побережье Кумано в третий день одиннадцатой луны, в одиннадцатый год эпохи Дзёган[92] – то есть примерно за семьсот лет до рождения Конкобо. Следующим, лет через пятьдесят после Кэйрю, в девятнадцатом году эпохи Энги, стал Юсин. В записях говорилось, что он прибыл с севера – по-видимому, искал Фудараку-дзи нарочно, чтобы отправиться именно оттуда, а перед тем провёл в храме несколько месяцев или лет. Третьим был Когэн – в одиннадцатую луну первого года эпохи Тэнсё[93]. Между ним и Юсином прошло более двухсот лет. Еще триста лет спустя в море отплыл монах по имени Юсон – вновь в одиннадцатую луну, в третьем году эпохи Какицу[94].
Прошло пятьдесят лет, и в ту же пору, в седьмой год эпохи Мэйо[95], за ним последовал Сэйю. Это было за семь лет до рождения Конкобо; с того момента, как принял постриг, он много слышал о выдающейся учёности и необыкновенных добродетелях Сэйю.
Затем вновь был перерыв, продлившийся тридцать три года, а потом за море отправился чудаковатый монах, хорошо известный Конкобо: его, как и одного из предшественников, также звали Юсин, а по прозвищу – Асида, как простые деревянные сандалии, которые он носил в любую погоду.
После этого люди уверились, будто храм Фудараку-дзи для того и существует, чтобы оттуда можно было уплыть в Чистую землю; говорили, будто с глубокой древности сообразительные монахи являлись туда именно для того, чтобы, совершив приличествующие ритуалы, поскорее достичь вожделенной цели. Конкобо, однако, было прекрасно известно, что это не так. Кроме упоминавшихся в старых записях четверых монахов – Кэйрю, Юсина, Когэна и Юсона – почти никто, кроме самих настоятелей храма, такого не делал. Доподлинно было известно лишь о двух или трёх случаях: во втором году эпохи Дзёэй за море отправился самурай по имени Симокобэ Юкихидэ, а в седьмом году эпохи Буммэй – ушедший от мира вельможа, первый министр по имени Фусафую. О них говорилось и в летописях других храмов, в то время как из прочих историй ни одна не имела достоверных подтверждений.
Таким образом, выходило, что, хотя о плаваниях к горе Фудараку рассказывали как о деле обычном, за семьсот лет отправиться туда решилось всего десять человек. Если вдуматься, это было вполне закономерно: путешествие не того рода, чтобы обычный человек решился на него с той же лёгкостью, как на паломничество по храмам. Даже среди монахов отваживались очень немногие – быть может, один из тысячи, а может, из десятка тысяч. Ведь к путешествию нужно должным образом подготовить дух, не боясь пожертвовать своей драгоценной жизнью во имя веры, – а такие подвижники появляются не каждый десяток, а то и не каждую сотню лет.
В последние годы, однако, желающих отправиться за море почему-то заметно прибавилось, и Конкобо за те шестьдесят лет, что прожил на земле, успел увидеть уже семерых – начиная с Асиды-Юсины и заканчивая самым недавним отплытием настоятеля Сэйсина, которое случилось пять лет назад. Больше того, двое из уплывших были совсем молоды – одному исполнился двадцать один, а другому восемнадцать. Останавливать тех, кто, ведомый верой, желает отправиться к горе Фудараку, не смел никто – ни в самом храме, ни тем более за его пределами; ведь именно это бесчисленные буддийские писания превозносили как высшее проявление веры – отказаться от бренной жизни и возродиться в Чистой земле, рядом с бодхисаттвой Каннон.
До того, как сам задумался об этом путешествии, Конкобо никогда не ставил обряд под сомнение. Отплывающий входил в тесный ящик, который прибивали к днищу лодки, а после наглухо заколачивали, и отправлялся с побережья Кумано в открытое море, имея с собой лишь небольшой запас еды и масла для лампы; разумеется, всякому было понятно, что путь этот ведёт
