Золото в лазури - Жерар Борегар
– Стойте! Подумайте, что из этого выйдет! Какие доказательства имеются у нас? Наконец, я хоть и говорю, что готова поклясться, что это он, но быть уверенной на все сто – не могу.
– Тогда мы сделаем вот что: проследим за ним при высадке! Кстати, мы можем посвятить в наш секрет еще кое-кого.
– Только не миссис Дуглас! – засмеялась Бетти.
– Ну, разумеется! – со смехом ответил Кэниц.
С этого дня каюта таинственного бразильского адмирала оказалась под пристальным наблюдением. С утра и до глубокой ночи кто-нибудь из молодежи торчал около нее. Добровольные сторожа не делали ничего противозаконного. Никто не мог им запретить быть там, где они считали для себя удобным. Адмирал не мог протестовать, и он не протестовал, хотя через лакеев знал, что Кэниц и Бетти выслеживают его.
А тем временем «Бисмарк», совершая положенное число миль в час, быстро приближался к гостеприимной гавани Нью-Йорка.
И вот настал долгожданный день: буксиры втащили «Бисмарка» вдоль по течению Гудзон-Ривьера к огромным пристаням Северогерманского Ллойда в Гобокене. «Бисмарк» пристал к гавани и принял сходни. Первым сошедшим на землю был Кэниц, за ним – Бетти Скотт. Они остановились у конца трапа, и внимательно рассматривали каждого спускавшегося пассажира.
Джон Кокбэрн и Виктория благополучно справились со сравнительно небольшим багажом, проделали все таможенные формальности, отправили багаж на квартиры своих господ, и сами присоединились к все еще стоявшим у «Бисмарка» Бетти и Кэницу.
Закутанная, как кокон человеческая фигура время от времени выглядывала из-за ящиков, стоявших на палубе, осторожно оглядывала набережную и заметив в толпе фигуры наших друзей, снова исчезала в недрах парохода.
– Капитан! – доложил командиру судна старший помощник.
– В чем дело? – откликнулся капитан.
– С одним из пассажиров неладно!
– Заболел, что ли? Поморщился капитан.
– По-видимому, сошел с ума! Не хочет покинуть каюту. Это бразильский адмирал!
– Адмирал? – нахмурился капитан. Почему? Чем он объясняет свой отказ покинуть судно?
– Да ничем! Ворчит что-то, просит не выгонять!
– Очень странно! Пойдите-ка вы, Филипс, поговорите с ним еще раз! Может быть, он не понял, что мы прибыли? Наконец, в случае необходимости, хитростью выманите его на палубу.
– Слушаю, капитан.
Через пять минут бразильский адмирал в самом деле показался на палубе. Ловкие и шустрые матросы, воспользовавшиеся удобным случаем, напирали на него, толкая его чемоданами и тюками. Мгновение и Лос-Кампаньос был оттиснут к трапу. Кучка матросов увлекла его с собой вниз. Еще секунда, и он очутился бы лицом к лицу с Бетти Скотт, вперившей в его лицо свой испытующий взор.
Адмирал сделал судорожное движение, чтобы отвернуться, и увидел Вильяма Кэница. И в это мгновенье чья-то пуговица зацепила за развивавшиеся по ветру роскошные седые бакенбарды адмирала. Словно что-то щелкнуло, и одна половинка бакенбард повисла на пуговице.
– Держите вора! – в один голос закричали Бетти и Кэниц. – Это он, мошенник, Тильбюри! Луиджи Спартивенто! Граф Орликов! Адмирал Лос-Жуликос!
Мошенник извивался как змея, но сильные руки матросов уже подхватили его. Приблизилась пара рослых полисменов.
– Фальшивые бакенбарды! – пробормотал один из них.
– Наклеенные брови! – поддержал другой.
– Да и на голове парик! Что значит этот маскарад, сэр?
Пойманный вор все еще порывался вырваться, но, когда подошедший к полицейским Вильям Кэниц объяснил, с кем они имеют дело, вор перестал сопротивляться. На него надели наручники; подъехал экипаж, и полисмены сдали преступника в руки подоспевшему инспектору.
VIII
Разумеется, сразу после ареста многоликого похитителя брамапутры Вильям Кэниц пустил в ход все свои связи с администрацией Нью-Йорка: судьба арестованного его ничуть не интересовала, он даже не возражал бы если бы того попросту отпустили на свободу. Но важно было разыскать брамапутру.
Не без труда королю филателистов удалось добиться встречи со следователем, которому было поручено дело арестованного.
Узнав, что Кэниц уже потратил из-за украденной преступником почтовой марки раджи брамапутра несколько сот тысяч долларов, следователь не удержался и сказал молодому человеку:
– Я признаю, что каждый сходит с ума по-своему. Но сотни тысяч долларов из-за ничего не значащего клочка бумажки? Только ради того, в сущности, что ни у кого другого в мире нет такого клочка? Знаете, мистера Кэниц! Вы меня извините: я человек старый! И я когда-то был одноклассником вашего покойного отца. Ну, тогда, в те годы, мы, школьники, случалось, иной раз расквашивали друг другу носы из-за коллекций пуговиц от штанов или ржавых стальных петель. И это понятно: ведь мы были детьми! Ведь мы забавлялись, и собирание перышек или пуговичек нам казалось в самом деле серьезным делом. Но потом… Потом грянул гром: началась великая борьба между северными и южными штатами. И мы, школьники, позабыв свои перышки и пуговички надели солдатские ранцы и пошли умирать за дело свободы. Повторю, простите меня, но я никогда не думал, чтобы сын моего школьного друга Джимми Кэница, будучи уже не младенцем, а взрослым человеком, имея миллионы, не им заработанные, имея положение в обществе, опять-таки, не им достигнутое, а созданное его отцом, не мог бы найти для себя иного дела, как гоняться по белому свету за почтовой маркой, швыряя пригоршнями золото, которое могло бы послужить на что-либо нужное, рискуя сломать себе шею не в борьбе за свою или чужую свободу, а в поисках того же никчемного клочка бумаги! Кэниц, обыкновенно столь находчивый и умеющий дать отпор кому угодно, молча выслушал суровый выговор старика Картера.
– Теперь не время рассуждать о том, разумно ли я употребил свои силы, увлекшись до такой степени филателизмом! – сказал он тихо. – Вы сами знаете, мистер Картер, что значить держать пари, бояться быть побежденным, гнаться за призраком победы. Признаюсь, именно за эти последние недели я на многое стал смотреть иными глазами, чем раньше. Но это не меняет сути дела: взявшись за что-нибудь, надо довести это до конца! И я доведу это до конца, хотя бы мне пришлось потерять половину моего состояния! Потом… Потом можно будет на досуге заняться и критическим разбором дела. А покуда я все же настаиваю на своей просьбе, позвольте мне поговорить с вашим арестантом!
– Пусть будет по-вашему! – ворчливо ответил старик. Приходите завтра в десять. Я как раз буду допрашивать задержанного.
Кэниц оказался пунктуальным и в назначенный час находился в комнате для допросов у следователя Картера, куда при нем доставили из тюрьмы Тильбюри – Спартивенто – Орликова – Лос-Кампаньос, лорда, полковника, дипломата и адмирала в одновременно.
– Ваше имя? – спросил его Картер.
– Джон… Молльвей! – ответил,
