Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский
Скоро Петр опять забылся с мыслью о вешках. Он вспомнил, что на всем протяжении пути им не попалось ни одной вешки, и это отсутствие всегдашних спутников зимнего пути родило беспокойство. Дрема спутала действительность с зыбким полусном. Он не помнил, говорил ли он Птахе о вешках, но только в мозгу у него уцелел ответ Птахи: «Дуют метели, не переставая, — некогда о вешках думать. Вот поутихнет, тогда и расставят». И сейчас же все перепуталось, показалось, что Птаха говорит не о зимней дороге, а о метелях революции, сбивших жизнь с размеренного хода. Хотелось сказать в ответ: «Верно, теперь размечать дорогу не время, надо крутить, бить, ломать, корежить».
Проснулся он от осторожного, но настойчивого поталкивания в бок. Раскрыв глаза, он увидел прямо перед собой лицо Птахи. Лошадь, всхрапывая, сухо била ногами о передок козырьков.
— Ягодка, очкнись! Прочхайся!
— Что такое?
— А вон, глянь!
Петр с трудом повернулся назад. Сон улетучился мгновенно: сквозь серую пелену метели проступали смутные очертания каких-то шатающихся теней. Они то пропадали, то почти приближались к спинке козырьков, и тогда Птаха прижимался к нему, шептал, путая, молитвы и бессильные проклятья. Шатающиеся тени были волки.
Петр мгновенно взял себя в руки.
— Держи вожжи! — крикнул он и начал стаскивать с себя тулуп. — Держи, говорят тебе!
Птаха мешком отвалился от него и уцепился за переднюю скамейку. Сбросив тулуп, Петр схватил свою сумку и распустил узел. Теперь он стоял на ногах, с трудом удерживая равновесие, и твердо приказывал ошалевшему Птахе:
— Бери вожжи и осаживай лошадь! Изо всех сил! Да не сейчас, а когда скажу! Да не хрипи ты, дьявол! Ну!
И тут Птаха разглядел в руке Петра какой-то обрубок, похожий на бутылку. Он грудью навалился на скамейку, закрутил конец вожжей на руки, готовый истощить все силы по первому знаку.
— Стой!
Петр взмахнул рукой, очертив над головой круг. Птаха приналег на вожжи. Лошадь, задрав голову, кинулась в сторону и завязла в снегу. В этот момент серые горбатые тени почти наскочили на задок козырьков и отпрянули назад, сбившись в кучу. Петр распустил пальцы, и сейчас же на том месте, где остановились волки, взметнулся рыжий хвост огня, в ушах грохнуло, завыло. Лошадь, как обожженная, вскинула всеми ногами, выбралась на твердую дорогу и, не слушая вожжей, рванулась вперед.
Петр начал спокойно напяливать на плечи тулуп.
Потрясение спутало представление о времени. Не успел Петр усесться в козырьках, как впереди сквозь пелену метели проступили очертания строений, послышался собачий лай, и Птаха возгласил весело:
— Вот они и Дворики!
И сейчас же повернулся к спутнику, оборванно усмехнувшись:
— Ну, малый, у тебя и штучка! Я думал, земля с небом смешалась, как доробазнуло. Сроду-сродести того не видал.
— Хороша, говоришь?
— Да уж что и баить! С такой штукой ты не только волков, а всю округу на дуван поднимешь.
Петр услышал в этих словах товарища и восторг, и радость освобождения от недавней опасности, и завистливо-почтительное признание его силы. Он довольно крякнул и ударил Птаху по спине:
— Мы им, брат, раздокажем!
Птаха не успел ответить Петру: со всех концов дружно взлаялись собаки, послышались осторожные пересвисты, голоса. Казалось, Дворики, притаившись, ждали кого-то, и поздние путники взбудоражили полусонных собак и сторожей.
2
Дворики переживали тяжелые времена. Наскучившей гостьей осела в каждом доме тревога. После недавних сходбищ на летнем выгоне, когда, казалось, зачерствелое с годами отчуждение между людьми погребено в дружных одобрениях свободы навсегда, когда каждое слово Зызы ловилось на лету, сулило неограниченные впереди просторы и вольную жизнь, — люди отсиживались в избах, по хозяйственным делам норовили пройти двором, заулками, а на ночь крепко припирали двери засовами, рогачами и не зажигали огней.
Тревога шла извилинами полевых дорог, она слышалась во взмахах жесткого декабрьского ветра, и случайный проезжий на белизне поля, всем казалось, тащил полные сани слухов о близких и неотвратимых испытаниях.
Началось это с возвращения из города Зызы. На этот раз он приехал домой не в рессорной коляске, на паре земских лошадей, как ездил все лето, а на ободранной тележонке случайного попутчика, мужика из Шемеде́левки, приехал понурый, обвислый и крадучись нырнул в сени. Анна Ивановна, жена Зызы, вынесла мужику кусок пирога и узкий ремешок ветчины. Тут же, присев на тележную ось, мужик приступил к еде, с трудом прожевывая жилистую ветчину. Он был низкоросл, сер и говорлив. Мучаясь с ветчиной, он успел словоохотливо рассказать подошедшим дворичанам о новостях в городе, которые старательно берег всю дорогу — и все же растерял порядком — и теперь привирал, настороженно взглядывая в лица слушателей, боясь, что ему не поверят:
— Все вдрызг как есть! Сейчас провалиться — не вру! Всем начальникам, и вашему этому — под сип дали. В городе стон стоит. Народ взад-вперед, взад-вперед, и все такие, что, того гляди, голову средь бела дня снимут. Орут: «Ленин так велел!» Вашего-то начальника в тюрьме держали ден пять, ну выпустили, — должно, упросил. Он дорогой мне таких ужастев наговорил, прямо шапка с головы лезет. «Голод и анархия». Я ему: мол, мы этих анархиев не боимся, ты скажи, землю-то по всем поделят или опять к барским рубежам стражу нагонят? Молчит. Ну, а у тех, что в городе буянют, я поспрошал, да…
Лицо мужика лукаво дернулось, и в воспаленно-красных глазах родились светлые огоньки.
— Вся земля по мужикам пойдет. Это я истинно говорю. Закон вышел, с печатями, все как полагается. Теперь никаких имениев, никаких хуторов. Грабь все на дуван, за все вперед заплачено.
Люди слушали мужика безмолвно. Бежали над Двориками низкие облака, будто сметающие с полей последние остатки зелени, сея вокруг предзимнюю серь и неприють. А мужик все жевал ветчину и продолжал путать истину с нехитрым домыслом.
К толпе подошел Артем, еще более почерневший за эти годы, осунувшийся с лица, все в той же вытертой корсетке и в лаптях. Он строго спросил мужика:
— Об чем мелешь? По нынешнему времени держи зевалку на цепочке, понял?
— Я? — мужик привстал с колеса, вытер руки о полы и нахлобучил шапку. — А я разве чего не впондраву тебе сказал? Ну, тогда хватит. Без меня все спознаете. — Он ввалился в телегу и задергал вожжами. — А за своим начальником поглядывайте. Смутен очень и зол человек. Да и сами про себя думайте! Земелька-то у вас барская, а она теперь кому? Нам дадена!
Лошадь шатко
