Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

— Господа, — торжественно начал он, улыбаясь как ни в чем не бывало, — нас обманули. Нас отправили против банды бунтовщиков, заверив, что они собой ничего не представляют. На поверку оказалось, что столкнулись мы с регулярной армией. Я не ошибусь, если скажу, что численность ее превышает две тысячи человек. Хотя и наш отряд самоотверженно сражался и нанес противнику большой урон, но мы вынуждены были отступить, потеряв при этом сто солдат, противник же — вдвое больше. — Он снова улыбнулся собственной лжи, точно говоря: «Дурачки, так думаю я, а что думаете вы — мне плевать». — Об этом следует доложить в рапорте уездному комиссару. Надеюсь, комиссар пришлет нам двести пехотинцев, четыре пулемета и две пушки из малишкинского арсенала. Мы, друзья мои, сровняем с землей Мартирос. Село продержим в осаде, пока не прибудет подкрепление. Никому не позволим улизнуть оттуда. Нас ждет впереди жаркие бои.

На следующий день рапорт был в руках Япона. Тачат подробно расписал, сколько взводов регулярной армии им обнаружено и как, к счастью, он вовремя заметил подстроенную противником западню и отступил, понеся незначительные потери, затем окружил противника, загнал в угол. Далее поручик перечислял, что требуется для поголовною уничтожения неприятеля. О своих потерях Тачат скромно умолчал.

Япон поверил всему, но никак не мог взять в толк, о какой регулярной армии идет речь. Он приказал бросить на помощь поручику триста пехотинцев, четыре пулемета и нескольких лучших офицеров гарнизона. Повод Япону представился исключительный, и потому для искоренения большевистской заразы ему ничего не было жаль. Единственное, в чем было отказано, это сдвинуть с места пушки.

С кошачьей осторожностью Тачат окружил село, расставил пулеметы, распределил командиров по группам. Свой бивак разбил на террасе, окруженной скалами.

Он терпеливо выжидал, чтобы бунтовщики вылезли из своих укреплений и предприняли контратаку. Но партизаны медлили. Тачатом были затеяны несколько ложных атак с целью выманить партизан, в ответ раздались лишь несколько одиночных выстрелов, а партизаны так и не показались. В конце концов Тачат решил, что лучше блокировать партизан, чем, затянув потуже пояс, шляться полуголодным по плацу кешкендского гарнизона.

Как всегда и в условиях лагерной жизни, поручик прежде всего позаботился о себе. Жил он в легкой палатке. По утрам плавал в речной излучине. На завтрак и обед ему всегда подавали шашлык, жареных кур и вино. (Его телохранители и ординарцы небезуспешно обменивали в окрестных селах солдатский паек на домашние продукты: относили муку и сухари, приносили домашнюю птицу и вино.) По нескольку раз на дню поручик гляделся в зеркало. С тайным удовольствием одергивал гимнастерку на кругленьком животе. Со стороны показаться, что он подлещивается к своему пузу, благосклонно принимавшему подношения, добытые хитрым языком и льстивыми словами. Тачат себя чувствовал в лагере уездным комиссаром.

В Кешкенде Япону было доложено, что еще две недели полного довольствия пехотному отряду, осадившему Мартирос, и гарнизон останется без припасов. Япон тут же отправил Тачату следующую депешу: «Ликвидировать Мартирос в течение трех дней и вернуться в Кешкенд».

Получив депешу, поручик и бровью не повел. Он был не на шутку растревожен слухами, полученными косвенным путем: пал Алекполь, вот что было важнее комиссарских депеш.

Тачат и не сомневался, что пока он нужен Япону в этой неразберихе, чтобы тушить за комиссара огонь, а после — хоть трава не расти. У поручика была своя философия: не соваться в чужие дела и избави бог нести за что-то ответственность. Это он считал уделом неполноценных людей. Если же подобная ответственность сулила выгоду, то он становился самому себе рабом. А в остальных случаях рассуждал, что незачем пачкать руки: чем он хуже тех, кто носит белые перчатки? Япону дает золото весь уезд, и пусть даже рухнет мир, он и крупицей его ни с кем не поделится. Так вот самому надо позаботиться о себе, и не медля, не теряя ни минуты, не считаясь с обстоятельствами.

Поручик и не думал штурмовать ставку партизан и, не дай бог, сложить при этом голову. Он спокойно выжидал, пока от голода те сами не перегрызут друг другу горло. Зачем рисковать самому, когда для этого сидят на позициях опытные офицеры. А Япон все же выполнил угрозу: урезал наполовину лагерное довольствие. Однако это поручика не обескуражило, благо он научен был стилем работы комиссара. Через своих людей он вызвал местных старост из деревень Горадис и Алмалу и довольно долго заставил их ждать перед своей палаткой, пока не разрешил наконец войти, напустив при этом на себя угрюмый вид. Разговор был коротким.

— Явились, предатели... мерзавцы!.. По какому праву, продажные души, вы уже второй год отказываетесь платить налог государству?

Он потряс кулаком перед их носами и, не дав опомниться, продолжил:

— Я с вас шкуру спущу, ослы... сию же минуту расстреляю вас.

Старосты недоумевали. О поручике они только слышали, а теперь он воочию предстал перед ними во всеоружии своих полномочий.

— Стало быть, вы утверждаете, что хлеба у вас нет, как это заявили представителю национального совета. Попробуйте-ка и меня убедить. Я из ваших трухлявых шкур велю трехи сшить. Хлеба, видите ли, у них нет... Меня на мякине не провести. А золото, родные мои, золото у вас есть? Хлеб мы и в Иране достанем. Войско осталось без припасов. Завтра, самое позднее — послезавтра чтобы каждый из вас сдал в войсковую казну пятьдесят золотых. Понятно? Мои представители пойдут с вами... А теперь проваливайте!..

Пятьдесят золотых были не ахти каким налогом для деревни. Старосты, для того чтобы избавиться от мороки, согласились и воротились в свои села в сопровождении представителей поручика.

Вечером следующего дня Тачат сладко жмурился.

В его кармане позвякивали сто золотых. От радостного возбуждения он не мог ночью сомкнуть глаз. Назавтра возле палатки сидели старосты других деревень.

— Я вас вызвал, чтобы именно здесь, в этой палатке, учинить расправу. Предатели!.. Голодные солдаты удерживают позиции, а вы и в ус не дуете? Ослов из национального совета заверяете, что хлеба у вас нет. Тогда дайте золото. Хлеб мы и сами в Иране купим. Завтра, самое позднее — завтра же вечером, чтобы каждое село внесло 100 золотых в гарнизонную казну. С вами отправятся мои представители. В случае срыва даю им право на месте же содрать с вас шкуры. Ступайте.

Один из старост в село больше не вернулся. Как удалось ему улизнуть и скрыться, осталось невыясненным. Остальные облавами, обысками, угрозами собрали требуемую сумму. С кругленького лица поручика не сходила улыбка. Его