Под стук копыт - Владимир Романович Козин

Капитанша протяжно вздохнула.

— Довольна? — веселым голосом спросил капитан, засмеялся и закашлялся.

Живулькину было все равно. Он пошатнулся и упал лицом на пол.

ПРЯМАЯ НОГА

Пустыня остывала под первою звездой. На колодце, спиной к закату, сидел Кака-бай. Перед ним у подножия бугра бились две стаи псов. Кака-бай неслышно смеялся: его забавляла собачья вражда.

— Как люди, смотри! — говорил он, поддерживая ладонями свой живот.

Верблюдчики, присев на корточки, кормили жмыхом лежащих верблюдов. Пастухи отдыхали у высоких костров. На запад, на север, на восток от колодца темнели стада Кака-бая.

Он был хозяином трав и недр. Вода, тяжелым искусством добытая из глубины, была его. Он владел судьбой всех кочевников, блуждавших вокруг: стада их питались горькой его водой. Кака-бай сидел на своем колодце, как жирный бог воды и песков.

У него было пять жен (одна сверх предела, установленного законом Магомета). Четыре жены — как четыре времени года. Пятая — ребенок — любимая.

Ни коней, ни верблюдов, ни овец, ни денег — калыма за пять женских жизней — не жаль. Страшны безнадежность и позор. Пять жен. Один сын. Кто будет продолжать род? Кто в будущее понесет богатую славу? Если умрет Додур… О дуры, бесплодные, как солончак, пустые, как высохший колодец! Дайте сына!

У Кака-бая был жеребец — потомок одной из прославленных конских линий древнего Ахала. Жеребец имел, как и большинство его предков, прямые бабки. Носил кличку Дик Аяк, то есть Прямая Нога.

Стремительность его движений и благородная удлиненность статей создали вокруг его имени почтительную славу. Легкие ноги Дик Аяка разнесли эту славу по всему Туркменистану. Его сравнивали с птицей, с ветром, с молнией, поражающей блеском своей быстроты. Говорили, что у него сорок ног и сорок сердец.

Дик Аяк был проворен и смел. Серая масть. На лбу отметина таланта. Ахалтекинец чистой крови, представитель породы длинных линий — лошади солнца и прыжка, лошади древней и самобытной, как музыка Туркмении. Как легенда, она дошла до нас от забытых времен.

1

Оазис праздновал первый день мая. Были скачки. Ишачьи — с участием в качестве жокеев бедняцких детей — и конские, на которых состязались питомцы байских колодцев. Ишаки скакали не очень резво, но с воодушевлением. Длинная их вереница, завесившись пылью, нестройно вздымала зады. Мальчишки кричали. Старики говорили: «Тамаша!» [1] — и сдержанно улыбались.

Первым прискакал сынишка Аллаяра Сапара. Председателя колхоза насмешливо поздравили. Грустный старичок Бакэ, любитель лошадей и русских самоваров, сказал, перебирая нанизанные на ремешок ключи:

— Когда скачут несколько ослов, один всегда будет первым.

Аллаяр Сапар вытер ладонью счастливое лицо сына. Пока он обдумывал достойный ответ, началось главное. Седобородые судьи сели напротив бугра с белым флажком, означающим финиш. Всадники, открывая коням дыхание, один за другим проехали перед судьями. Последним ехал горбатый тренер — чапарман — Нур Айли на Дик Аяке. Конь шел коротким галопом. Голова его касалась груди. Он нес жокея сдержанным махом длинных ног. Конь был прекрасен, как могут быть прекрасны сила, легкость и страсть в едином движении. Зрители закричали: «Да здравствует!» Кака-бай, окаменев от гордости, чуть улыбался.

После скачек председатель колхоза долго стоял в стороне от толпы, прославлявшей непобедимого. Нур Айли — мастер быстроты! Перед финишем он так бросил коня вперед, что зрители сказали «ой» и остались с открытыми ртами. Судьи вскочили, когда Дик Аяк пронесся перед ними, оставляя за собой пыль и соперников. Такого копя — с древней кровью и легкого, как счастье, — нигде не найти!

Не раз вечерами в колхозе, в тени председательской кибитки, собирались лошадники — племя людей, несущих сквозь жизнь строгую и однообразную страсть к лошадям. Колхоз стоял на земле древней конской славы, хранившей истлевшие скелеты и легенды о конском мужестве. Лошадников в колхозе было немало. Они садились у кибитки председателя пли под теплой стеной конюшни, и начинался солидный и немирный разговор знатоков. Иногда разговоры становились острыми, как пламя вечерних костров. Колхоз приобретал ахалтекинских маток и мечтал о выдающемся жеребце.

Когда пыль состязаний осела на зеркальных хаузах, зрители собрались у чайханы Бакэ. Самовары кипели под тихим карагачом. Крона его была похожа на зеленое облако. Зрители пили чай и предавались воспоминаниям.

— Подумайте только, — сказал Бакэ, — пять фунтов геок-чая получил Кака-бай. Пять фунтов! И два шелковых халата… Золотая лошадь!

— Знаменитый копь, — подтвердил завистливый Кули Кама.

— Первый сорт, — сказал Бакэ, ставя на ковер чайники с лиловыми и оранжевыми розами.

— Этот чай — первый сорт?

— Лошадь — первый сорт!

Аллаяр Сапар, задумавшись, сидел в стороне. Кули Кама осторожно тронул председателя за рукав халата.

— Перед скачками я встретил Ходжу Баба Ишана. Он согласен, Аллаяр, продать нам буланую кобылу.

— Нам жеребец нужен! Чистой крови!

— Где пайдешь?

— Дик Аяк.

— Не наш Дик Аяк.

— Купим.

Колхозники взволновались. Дик Аяк! На таком коне действительно можно забыть и отца и мать. Но разве Кака-бай расстанется со своей славой?

— Не продаст! — с горькой убежденностью произнес Кули Кама.

— Будет наш! — уверенно сказал Аллаяр.

— Но, Аллаяр…

— Да!

Колхозники умолкли. К чайхане со своим сыном Додуром подошел Кака-бай.

Бай был весел. Он шел дородный, потный, налитый величием. Полы легкого халата отворачивались у его ног. За ним, презрительный и стройный, покачивался на каблуках Додур. Его белая папаха горделиво плыла вдоль зелени деревьев. Под кителем голубела рубаха, отороченная тесьмой. На плече лежали два призовых халата.

Угодливый Бакэ засеменил им навстречу.

— Салам аллейкум! — с утомленной важностью произнес Кака-бай и опустился на ковер.

— Ва-аллейкум салам! Ва-аллейкум салам!

Тотчас же Кули Кама подсел к Кака-баю.

Замечательных жеребцов видел я в своей жизни, — проникновенным голосом сказал Кули Кама. — Меле-Куша видел, Бек Назар Дора, Эверды Телеке видел. Твой Дик Аяк не уступает лучшим из лучших. Счастье иметь такого жеребца! Я был бы самым гордым человеком на свете, если бы владел только тенью твоего коня.

День блестяще кончался за буграми пустыни. Сады оазиса затягивались вечерней тишиной. Карагач вспыхнул, озаренный закатом.

— Сегодня праздник! — сказал Кака-бай.

— Да, Первое мая.

— Сегодня мой праздник! Бакэ, сделай плов на всех! — Кака-бай обвел рукой присутствующих. — Ради Дик Аяка ничего не жаль. Режь барана!

Стук копыт послышался за карагачом. Под веткою проплыло желтое пятно. Звякнул железный кол аркана. Раздался голос: «Стой, Дик Аяк!» — и юный колхозник Кули Тач закричал:

— Да здравствует Нур Айли!

Вошел чапарман.

Горб его