Под стук копыт - Владимир Романович Козин

— Кобель кривоногий!

Живулькин подтянулся.

Его солдатское, бптое и упрямое тело постепенно уставало, и становилось нехорошо от тоски и скуки ожидания. Чтобы помочь себе, Живулькин начал думать о недолеченной козе штабс-капитанши Савинковой, о товарище землячке, что ждет его в саду с полбутылочкой и не дождется, — а как хорошо выпить бы и закусить листочком под душистою веткой сирени, — о барышне — тонкие ножки и Клавдюше. Доброй женой будет Клавдюша, если только не испортят ее как-нибудь за стаканом кофе.

«Как бы не тронули, их высокоблагородие блудящие!» В комнату вбежал мальчишка с большими ушами. Это было злое произведение капитана-неудачника и высокомерной капитанши. Капитану не везло по службе: капитан был заносчив и груб, то льстив, то откровенен не в меру, гордился собой и всех, кроме себя, считал дураками. Капитанша была сырая женщина, обидчива и забывчива, блондинка с мутными глазами. Мальчишка рос попеременно то в мать, то в отца, сохраняя тем самым единство своей натуры. У него было неподвижное лицо и беспокойный взгляд. Мальчишка вбежал в комнату и остановился перед солдатом. Это была кукла солдата с голубыми глазами и живым солдатским запахом. Мальчишка обошел вокруг игрушки и осторожно ущипнул ее. Солдат стоял на полу, как на пьедестале. Огромная игрушка показалась мальчишке забавной, он толкнул ее ногой. Игрушка дрогнула и осталась стоять. Мальчишка отошел и с разбегу ударил игрушку головой. Игрушка покачнулась, потянула носом воздух, выпрямилась и продолжала стоять, глядя на часы.

За дверью радостно взвизгнула собачонка и лапками застучала по террасе. В комнату вошла капитанша. На шляпе у нее были сирень и листья зеленые, ажурные перчатки до локтей, но без пальцев, розовый зонтик, лицо мягкое, без бровей. Она взглянула на солдата и стала во взгляде недовольной.

«Стою тут в сапожищах, — подумал Живулькин, — мешаю людям».

— Мамочка, — сказал мальчик, — я его ударил, а ему все равно.

— Иди сюда, Васенька, — позвала капитанша и прошумела в дверь мимо Живулькина.

Было полчаса двенадцатого. Живулькину хотелось согнуть колени и опустить плечи, он с завистью смотрел на мягкое кресло, стоявшее перед ним. Хорошие кресла придумали люди, сидеть бы в таком кресле с Клавдюшей да пить кофе с молоком — вот тебе и счастье!

Часы ударили раз, в комнату вплыла высокая старуха.

Дрожащая палка, черный платок, губы ввалились. Старуха достала из-за иконы серебряную рюмку и пузатый графинчик с настойкой и села в кресло за круглый стол. Налила, придерживая дрожащей рукой другую дрожащую, взглянула на Живулькина, и тень улыбки тронула ее мертвое лицо.

— Стоишь, родимый? — спросила она, перекрестилась на Живулькина и ловко выпила. — Ну, постой, на то и служба.

Живулькину бабка понравилась. Она была большая, обвислая, измятая жизнью, говорила простым языком, даже как будто прибеднялась в словах, рюмочки пила по-мужски, перед каждой крестилась и приговаривала:

— Постой, солдатик, постой, у солдата весь ум в ногах. Ничего, постой, все можно пережить, надо только, солдатик, бодрость не терять.

«Выпить бы», — подумал Живулькин и устремил усталый взгляд на пузатый графинчик.

— Рюмочку выпить тоже хорошо, — сказала старуха хмелея. — Ну что же, выпей, а я тебе про свою жизнь расскажу, как былое-то было, сколько я пережила.

Она налила рюмку, с трудом поднялась и понесла, расплескивая, солдату. Живулькин прижал руки к бедрам и вздернул голову. Старуха остановилась перед ним, икнула и бессильно засмеялась, грозя пальцем.

— Нет, служивый, нет, нельзя вашему брату, беда будет, как дохнёшь. Служи царю, солдатик! Ну, будь здоров!

Выпила сама, упала в кресло, уронила руку и пригорюнилась.

Живулькин стоял. Старуха склонила голову на плечо и запела слабым голосом:

Хотел уточку убить —

Серая закрякала,

Хотел милую забыть —

Бедная заплакала.

Ох, ох, не дай бог

В молоденьких влюбляться,

Ох, ох, не дай бог

С ними расставаться.

Я пою, пою, пою,—

Не легче сердцу моему.

Часы пробили двенадцать.

Сынок Вася разбил из рогатки окно, капитан снял с него штаны, высек портупеей и поставил в угол на колени.

— Не озоруй, мерзавец, стекло двадцать копеек стоит, только и делов у вас с матерью из отца деньги тянуть, а на отца потом клевету в конвертах посылают без подписи… Эх, жизнь армейская!

— Пей больше да мамашу спаивай, — сказала капитанша. Ее бухарский шелковый замазанный халат распахнулся, под халатом была короткая сорочка, великолепные груди, тугой живот и белые, ловкие, строгие ноги.

— Не твоя мамаша, и дело не твое, — закричал капитан. — Вот где у меня твои шляпки сидят! — и сделал рукой непристойное движение.

Жена не удивилась, только скривила губы. На Живулькина никто не обращал внимания, о нем забыли.

— Это тебе даром не пройдет! — сказала жена, резко повернулась и оказалась лицом к лицу с Живулькиным. Капптап хлопнул дверью. Капитанша дернула плечом. Мальчишка заревел, но сейчас же смолк и начал отдирать обои в своем углу, под иконой.

Пробило полчаса первого. В комнату вошла Клавдюша, достала из буфета тарелки и, прогремев ими, расставила по столу; потом разложила салфетки и выбежала из комнаты с пустой солонкой. Живулькину она даже не улыбнулась: некогда, или привыкла к нему, как и все.

Стол был накрыт, денщик вошел с суповой чашкой, осторожно поставил ее посреди стола, посмотрел на Живулькина и покачал головой. От суповой чашки подымался пар. Живулькин был бледен.

— Барыня, барин, — громко сказала Клавдюша, доставая из буфета узкий графинчик с натуральной русской водкой, — идите, кушать подано!

Разбудили бабушку, и семья села за стол; запахло вареным мясом. Был полдень, высокая жара и ослепительный свет на террасе.

Обедали медленно. Сынок болтал ногами под стулом, капитанша потела и розовела, бабушка трясла головой над тарелкой.

— Зубов у меня нет совсем, забыла, когда и были. И вкуса нет: ем-то не жуя, живьем глотаю.

— Глотайте, мамаша, на здоровье, — говорил капитан и звонко чокался с мамашей.

Капитанша мрачно сидела, покрытая обильным потом.

У Живулькина горели ступни и гудели ногп, слабела голова, жирным пятном расплывался перед глазами стол, бабушкины обвислости, полуоткрытая розовая грудь капитанши. Был второй час, обед кончался.

Капитан закурил, мальчишка с кистью винограда вприпрыжку выбежал на террасу, бабушка, пьяненькая и сытая, ушла, пошатываясь. Капитанша молча поднялась.

— Катя, — сказал капитан, — идем мириться.

Жена усмехнулась с горьким превосходством, вытерла салфеткой пот со лба и груди и неторопливо пошла в кабинет за капитаном. Клавдюша сняла со стола скатерть.

— А о тебе забыли, Васенька, — прошептала она и заторопилась на кухню.

Дверь