Берегите весну - Лев Александрович Бураков

Обедать Шатков пошел к Щепаку.
— Хорошая у директора хата и жена обаятельная, очень воспитанная женщина. Ты занимайся своим делом, мешать не буду. На собрании встретимся! — Виктор помахал рукой, и Львов остался один в опустевшей конторе. Он чувствовал себя уставшим, ему хотелось лечь, уснуть и ни о чем не думать. Ничего не делать. Никого не видеть. Ни с кем не говорить. Он положил руки на стол, погладил холодное стекло. Затем поднял его, вынул фотографию: двое лыжников среди заснеженного поля. Львов медленно разорвал карточку на мелкие кусочки и выбросил их в корзину. Затем положил голову на руки и закрыл глаза. Голова казалась пустой, перед глазами вспыхивали радужные круги. Простудился. Только бы не заболеть серьезно. Львов не заметил, как дверь кабинета открылась и вошла Саша. Он очнулся от полузабытья, когда она дотронулась до его плеча.
— Что случилось? Стручков мне…
— Товарищ механик, сейчас обеденный перерыв. Дайте мне отдохнуть!
Львов выглядел больным. Таким Саша его еще не видела. Она растерянно поправила и без того аккуратно повязанный шарфик.
— И все же можно, наверное, не кричать? Извини. Извините…
Саша выбежала из кабинета. Львов опять опустил голову на руки. «Раскис, разнюнился. Тьфу! Что за дурацкое настроение?! Тоже пижон, похуже Шаткова, себя держать в руках разучился!» Львов с силой провел рукой по лицу, несколько раз шумно и глубоко вздохнул и вышел из кабинета.
…Обед закончился, и в мастерские спешили рабочие. Львов шагал вместе с ними и по-новому разглядывал знакомые лица тех, с кем он жил и работал в последнее время. Вот худое, неприятно-желтое лицо электрика Строева. Львов знал, что этот больной, хмурый человек — отличный специалист. А как замечательно, душевно поет он русские песни! Пробежала озорная Маша Фролова, скользнув по инженеру зелеными глазами, а Львов знал — эта девчонка имеет именные часы, подарок начальника московского горотдела милиции за задержание опасного преступника. Прошел тракторист Власов, неразговорчивый, незаметный паренек. В прошлую осень, когда заболел, провалившись под лед с трактором, тракторист Казимов, — Власов первый отсчитал от зарплаты несколько бумажек и положил на стол.
— Это Нуртаю.
Львов шел и сейчас особенно ясно понимал, как много значат для него эти разные не похожие друг на друга люди, которые, он чувствовал это, ценили и уважали его за что-то, и ему хотелось, чтобы и они узнали, как дороги ему. Но он молча шел рядом с ними, чуть улыбаясь про себя. Они же не кричат о себе. Они работают. И он должен работать. Просто хорошо работать. И не кричать. И не срывать свою злость на других…
Над кирпичной мастерской серой холстиной нависало сырое небо. Запыленные, коричневые от масла окна электростанции матово поблескивали. Мерно, спокойно и как-то уверенно стучали дизели, выбрасывая вверх белесоватый дымок: так, так, так…
«НОВГОРОДСКОЕ ВЕЧЕ»
Входная дверь то и дело хлопала: один за другим входили в клуб комсомольцы. Вася Калатозов сидел у массивной трибуны и, держа список на коленях, отмечал галочками фамилии явившихся. А «явившиеся» приносили с собой вкусный запах свежего снега и крайне несерьезные смешки и разговоры. Садились, стараясь захватить места поближе к двери, подальше от будущего президиума. Вася сидел и ставил галочки. Список был давнишний — замасленная, потрепанная тетрадь, которая досталась ему от старого комсорга вместе с толстым красным карандашом. Карандаш кто-то назвал «деловой». «А какой он «деловой»? — думал Вася, неприязненно рассматривая карандаш-морковку. — Не деловой, а самый что ни на есть бюрократический. Таким начальники визы на уголках ставят…»
Калатозов слегка волновался. Это было его первое собрание. Собрание, которое он, комсорг, должен провести. И не как-то, а, как выразился Лозовой, «на должном уровне и с огоньком». Говорить легко… Вася укоризненно взглянул в сторону Лозового. Пришел, несмотря на бюллетень. Хорошо. А то одно дело — советовать, а тут попробуй проведи-ка собрание, когда сам ни разу даже в президиуме не бывал! Парторг сидел у окна рядом с Репейниковым. Шея Лозового была замотана шарфом. Он что-то шептал заведующему. Репейников слушал с неподвижным, глухим лицом. Это было первое собрание, на котором Калатозов видел заведующего: обычно Репейников избегал их под любыми предлогами.
К семи часам все места, кроме двух первых скамеек, оказались занятыми. Комсомольцы переговаривались друг с другом. В клубе стоял мерный гул, сквозь который нет-нет да и прорывались нетерпеливые возгласы:
— Время!
— Жрать охота!
— А кино будет?
— Васька, кого ждем?
Когда вошел Львов, в клубе все бурлило и кипело. Кое-где тайком курили, рассеивая дым руками. Львов сел у двери и огляделся. У печки, среди рабочих моторного цеха, он увидел Сашу. К ней подошел Калатозов, сказал что-то. В ответ она отрицательно покачала головой. Потом Калатозов прошел мимо Львова к выходу. Львов вынул записную книжку, написал несколько слов и вырвал листок. Аккуратно сложил вчетверо. Зажал в руке.
Шум стал стихать. Впереди послышалась песня. Пело несколько голосов, робко, тихо, нестройно. Львов различил голос Саши: негромкий, но звонкий и чистый, он крепнул, к нему пристраивались остальные:
Будут морозы под сорок,
Будут бураны крутить…
Пела Саша легко, свободно и энергично дирижируя руками.
Только целинный поселок
Я не сменяю на Крым…
Львов расстегнул ворот. Во рту было противно от несчетно выкуренных за день сигарет: будто весь день медяшку лизал. «Не сменяю на Крым» — слова красивые. Может, кто-то и не сменяет свой поселок на Крым. А вот кто живет в Крыму — тот сменяет его на поселок? Песни, песни… Львов пошарил в карманах — сигарет больше не было. Голова слабо кружилась. Он несколько раз глубоко вздохнул и огляделся.
Теперь пели все. Кто не знал слов — просто подпевал, глядя на соседа и стараясь быстрее запомнить припев, чтобы вступить потом уже во весь голос. Подтягивал даже Лозовой, улыбаясь и показывая на больное горло. Зима. Пошли теперь морозы, простуды, болезни…
Вошел Калатозов. Львов протянул руку и сунул ему записку:
— Вороновой.
За Калатозовым шли Щепак и Шатков. Все трое прошли через зал, в президиум. Калатозов постучал карандашом по графину, и песня смолкла. Собрание началось. Кроме Калатозова, в президиум вошли — Мурзакаев (его всегда выбирали — лучший тракторист совхоза) и Саша.
Щепак разложил листочки и начал доклад. Время от времени директор поднимал голову и вглядывался в зал. Слушали Щепака тихо, внимательно, только мотористы иногда переговаривались друг с другом