Здравствуй, поле! - Николай Николаевич Новосёлов
Казалось, Пашка вовремя сделал взмах ножом, но от сильнейшего толчка в грудь опрокинулся на спину. Матвей наступил ему на руку, и нож оказался на земле.
Пашка весь сжался, закрыл голову руками — ждал расправы.
Шмелев поднял нож. Почему-то внимательно рассмотрел с большим тщанием вырезанную на рукоятке женскую голову. Размахнулся. Со стороны реки донесся тихий всплеск.
Злость стала проходить, зато росло отвращение: казалось, от нечистого, опухшего Пашки исходил смрад. Матвей пошел, не оглядываясь.
А когда все-таки оглянулся, на тропинке никого не было.
29
Катю он отыскал на полпути к Каменному Логу. Река была скрыта густыми зарослями тальника и только в том месте открывалась песчаной отмелью. Катя в купальнике лежала на песке и читала книгу. Едва заслышав в кустах шаги, обрадованно крикнула:
— Шмелев! Давно тебя жду!
Разодетый во все новое тракторист поразил ее своим великолепием.
— Ух, какой ты, Шмелев! Ух, какой ты…
Матвей смутился от этой похвалы, поспешил сесть рядом.
— Сегодня — вроде праздника у нас: кончили сеять.
Она разглядывала его, удивленная и притихшая.
— Это совсем не значит, Шмелев, что… ты вскружил мне голову.
— Конечно.
— Я — как товарищу.
— Понимаю.
Он глубоко вдыхал прохладный речной воздух и молчал — еще не улеглось волнение от встречи с Пашкой.
— Говоришь, кончили сеять?
— Кончили. Хорошо управились.
Катя вслух подумала:
— Наверное, папа скоро вернется домой… — Помолчала. — Какая я дрянь, Матвей!
— Почему?
— Вот подумала о папе. — Девушка подобрала ноги, уперлась подбородком в колени. — О том, что мы уедем из этой глуши… А ведь ты останешься здесь! Почему мне кажется, что ты… обижен судьбой, что занят очень унылым, неинтересным делом? Откуда это? Мало романтики? Что из того, что мало? — Она сердито посмотрела на парня. — А высасывать ее из пальца — лучше? Бирюльки зеленых интеллектуалов!
— Не надо придираться к слову, — примирительно сказал Матвей. — Может быть, романтика — и есть поиск призвания.
— Ты — нашел? Ты любишь свой трактор?
— Не…влюблен.
— Вот. Выходит, и тебе не достает этой романтики?
Он покачал головой. Говорил, словно раздумывал вслух:
— Нет… Об этом у нас не принято говорить. В общем, я люблю поле. Почему садовник должен любить лопату?
Он посмотрел в ее глаза, доверчивые, любопытные, чем-то сейчас похожие на Зойкины, и решил продолжать:
— Я расскажу тебе… Зимой я скучаю о поле. Даже во сне его вижу. То оно привидится мне только что вспаханным и политым майским дождем, то зазеленевшим от всходов — и мне хочется каждый стебелек приголубить рукой, — то янтарным, и по нему, как по морю, бегут волны. И каждый раз я мысленно приветствую его: «Здравствуй, поле!..» Кажется, только я один и знаю, какое оно, когда улыбается, когда грустит. Ведь только человеческие руки могут сделать его красивым или безобразным. Поэтому… одни полетят в космос, а другие останутся на Земле, чтобы сделать ее родней, уютней, и те, из космоса после тьмы, невзгод, тоски, будут радоваться: есть настоящий, земной хлеб…
— Хорошо! — Катя вздохнула. — Я вижу твое поле… Пусть цель будет близкой или далекой, но ведь важно ее знать и любить, чтобы не кружить на месте всю жизнь.
Она вскочила, забежала в воду.
— Холодная!.. Попробуй!
Крупные брызги полетели в парня. Он охнул от неожиданности, отпрянул в сторону. Но и там его настиг холодный дождь. Катя была в восторге. Тогда он прямо в костюме забежал в мелководье, схватил ее за руки и вытянул на берег.
— Матвей, в модельных!
— Черт с ними! — заражаясь ее восторгом, крикнул Матвей. — Я еще моту! — и, задрав брюки, дурашливо отплясал в воде.
Потом снял намокшие туфли, пиджак. И оттого, что оказался перед Катей босой и неприбранный, развеселился еще больше. Когда она побежала по тропинке, он с радостью догадался, что должен догнать ее. И догонял, только робко держал за руки. Она легко вырывалась. Устав, сама пошла навстречу и в изнеможении оперлась ему на плечо. Он замер, как в то, первое, утро.
— Матвей… А кроме поля… ты можешь кого-нибудь любить?
Он глотнул воздух.
— Могу…
И в этот момент со стороны села появились люди.
Матвей сразу поскучнел, отстранился от Кати. Сказал с досадой:
— Наши сюда идут.
— Пусть!
— Ты не знаешь, что они подумают.
— Какое им дело?
Он настоял: собрав вещи, убежали с открытого места и притаились за отдельным кустом. Катя надела платье. Ласково шепнула:
— Трусишка ты, Матвей!
А люди были уже совсем близко. Тракторист с беспокойством сказал:
— Кого-то ищут… Кажется, найдут и нас. — Удивился: — Что-то их много…
Он уже готовился к неприятной встрече с односельчанами, но где-то рядом послышался крик:
— Здесь!
Люди остановились. Среди них Катя узнала дядю Егора, Феню-повариху, водовоза Симона. Ее насторожили хмурые и скорбные лица.
…Когда из кустов выволокли Пашку, Матвей брезгливо шепнул:
— Обыкновенная история… Могут побить.
— За что? — удивилась Катя.
— Зря не будут.
Пашка лежал на спине. Увидев председателя, отвернулся, и Катя теперь могла рассмотреть его лицо. Широко раскрытые глаза Пашки были мутны и неподвижны.
Донесся негромкий разговор:
— Спал гад… Он и сейчас пьяный.
— Сейчас протрезвится. Прохорыч, отойди…
Пашка вскрикнул хрипло, тоскливо. Нетвердо встал на ноги. Его покачивало. Повалился было снова, но от грозного окрика устоял. Тупо озирался на людей.
— Притворяется… Ну, что, Прохорыч?..
Председатель знал, о чем его спрашивали. Отстранил рукой нетерпеливого. Но в этот момент Пашка заулыбался. Не нагло, даже не растерянно, а по-детски невинно. И Петр Прохорович, уже не помня себя, неловко ткнул кулаком в ненавистное лицо.
Катя широко раскрытыми глазами смотрела на парня.
— Ты видишь?
Матвей видел, и в нем росла тревога: не сейчас, а раньше, скорее всего в деревне, произошло что-то страшное. И прежде всего прочитал это на лице дяди Егора.
А Пашка продолжал улыбаться, только страдальчески кривился. По его подбородку ползла струйка крови.
И опять нетерпеливый крик:
— Еще смеется гад! Бей!
Петр Прохорович брезгливо отвернулся.
— Не надо… Ведите.
Но чей-то тяжелый сапог сильно ударил Пашку в поясницу. Тот ойкнул, повалился. Председатель в гневе стиснул зубы.
— Довольно!
И тут Матвей увидел подбегающую к поверженному Катю.
— Не смейте!!
Скорее отчаяние, чем требование, было в ее голосе. Это случилось так неожиданно, что люди отступили.
— Все на одного! Хуже зверей!
Ей никто не ответил. Глаза незнакомых людей смотрели на нее без замешательства, без осуждения. Она сразу почувствовала, что люди понимали ее.
И все-таки услышала недобрый голос:
— Это мы — хуже зверей?
Петр Прохорович предостерегающе поднял руку.
— Не надо, Степан! Не надо… — Девушке сказал холодно: — Мы за это ответим.
— Конечно,
