Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

— За это господь воздаст тебе, но не об этом я пришел поговорить с тобой.

— О чем же, святой отец?

— О моей пастве.

— А-а!.. — Япон встал, прошелся по комнате, сердясь про себя на непочтительно скрипевшие в присутствии христова слуги сапоги. Он сел, натянул козырек ниже. — Святой отец, в твое стадо забрались волки, того и гляди зарежут всех твоих агнцев. Молитесь, истово молитесь, потому что завтра в твой храм может проникнуть сатана.

— Да отсохнет твой язык!..

Япон, оскорбленный, вскочил:

— Ты пришел проклинать меня?

Тер-Хорен тоже встал:

— Ты глаголешь нечестивые вещи. Не вижу в твоем поведении ничего доброго. Зачем ты бросил вдову Арташа в тюрьму?

— Вдова Арташа — не христова плакуша. Она террористка и занимается большевистской пропагандой. Что же, по-твоему, одобрять ее мерзкие деяния? Ко всему прочему она еще и с солдатами путается. Пусть святой отец знает, за кого заступается. Заступничество за шлюху не делает чести ни церкви, ни слуге господнему.

— Сам знаешь, что большевиков я ненавижу. — Тер-Хорен сел, Япон также. — Не выношу даже малейшего упоминания об этих нечестивцах. А та женщина смиренна и богобоязненна. Посещает церковь ежедневно. А чтобы путалась с солдатами, нет, такого я еще не слышал. Это выдумки. Не бери греха на душу.

— Ее не раз офицеры застукивали в ивняке.

— Молчи!.. Ты бросил в тюрьму мать, а дитя осталось беспризорным...

— У кого нет детей? Уезд переполнен сиротами. Опекунский совет кормит их обещаниями. Хлеба нет и у солдат, и у меня. Я даже слуг отпустил. Осталась одна нянька. Прислуживают мне армейцы. Мне всех жалко. И сироту Арташа жалко. Но жалостью нельзя править в уезде. Пусть их опекает церковь.

— Все церковные припасы я раздал беженцам. Да отпусти ты, ради бога, ту несчастную. Не в правилах нашего народа так расправляться с женщиной. Наши правнуки проклянут нас. Все село возмущено.

— Знаешь что, святой отец, ступай-ка ты лучше со своим вдохновением в Вагаршапат[11], выпроси у католикоса[12] немного золота, чтобы купить хлеб. Это будет богоугодным делом. А вопрос о женщине позволь решить мне. У нас и веревка есть, и свинец.

— Ты не убьешь ее, побоишься расправы. Сегодня в церкви я видел женщин, которые взломали бы тюремную дверь, не пообещай я им ради спасения вдовы Ардаша походатайствовать перед военными властями.

— Святой отец, ты превышаешь свои полномочия. Я вынужден ответить тебе отказом.

— Побойся бога и народа. Я обещал... Не пошатни мою репутацию священника.

— Каждый заботится о своей репутации. Да и к слову, святой отец, я сам в обиде на тебя. Всякие проходимцы проникают в Кешкенд и в твоей церкви в открытую занимаются большевистской пропагандой, а ты и не думаешь известить власти.

— Я не страж порядка, у меня нет прав арестовывать людей.

— Сообщил бы мне, а уж я бы арестовал.

— Я не доносчик. Иуда был доносчиком, а я — слуга Христа.

— Ты слуга божий, а тот мерзавец ведь не посчитался даже с твоим богослужением.

— Пусть господь бог осудит его...

— А для чего в таком случае мы?

Тер-Хорен встал.

— Мои заслуги известны как духовенству, так и военным властям. Выпусти ту женщину, не то вспыхнет бунт...

Не дожидаясь ответа, Тер-Хорен вышел.

— Я сообщу в Вагаршапат! — угрожающе крикнул вслед ему Япон. — Негодяи! Вместо того чтобы помочь, они мне еще палки в колеса суют. В правительстве — идиоты, солдаты — неблагонадежные, толпа — невежественная, церковь — заблудшая. Что за страна!

Он потряс колокольчиком. Меж дверных створов вырос адъютант.

— Выпустите ту шлюху. Немедленно выясните, с кем она путается. Черт побери! Вы сегодня точно сговорились довести меня до белого каления. Я готов эту блудницу изрубить на куски! Зачем ты тут торчишь, убирайся!..

Синие глаза мисс Джейн засияли от радости, когда в дверях показалось застенчивое лицо Овика.

— Простите, мисс, мне сообщили, что вы...

— Да, да, — перебила его Джейн. — Я попросила комиссара, чтобы прислали вас. Не представляете, до чего мне скучно! Здесь живет одна старуха, своей болтовней она извела меня. Я просто нуждаюсь в приличном собеседнике. Входите, пожалуйста.

Мисс Джейн была в халатике, который тесно облегал ее фигуру. По всему, американке нравилось демонстрировать на людях свою женственность.

— Сейчас я вас угощу кофе.

Она открыла шкаф, достала оттуда бонбоньерку, положила на стол и вмиг приготовила кофе на спиртовке.

Радушие Джейн польстило Овику, хотя он и приписал его нраву американки.

— Как у вас идут дела?

— Ах, не спрашивайте. — Американка насупилась. — Я надеялась, что все уладится. Осмотрела детей. Ужас, до чего они истощенные, грязные, вшивые. Зря вы мне только напомнили о них! Я близка к тому, чтобы возненавидеть этих маленьких существ. Знаете, тут нужны непомерные усилия, чтобы привести их в божеский вид. О любви к ним не смею и рассуждать. Мне нужны заботливые няньки, чтобы не брезговали детьми, купали их, кормили и, главное, понимали бы меня. Там кто-то из национального совета пока оформляет списки детей. Обещали дать и переводчика.

Она разлила кофе по чашкам и села к столу.

— Возьмите. Мужчинам-южанам застенчивость не к лицу. — Чуточку помолчав, она добавила: — Мне кажется, что вы чувствительны, как барышня. Такое редко встретишь. Это даже может показаться слабостью. Я уверена в противном: такие, как вы, бывают отважны и честны и, как правило, обладают сильной волей. Где вы учились языкам?

— У моего брата. Потом побывал в Германии.

— Вы окончили Берлинский университет?

— Нет, я там был в плену.

У Джейн от удивления округлились глаза.

— Так, значит, вы служили в русской армии? Расскажите о себе, прошу вас.

— Призвали меня в армию в тысяча девятьсот четырнадцатом. Проучился я в спецшколе. В действующей армии дослужился до командира роты в чине капитана. В плен попал в тысяча девятьсот семнадцатом. Взяли нас в плен, когда поездом следовали в новый пункт назначения. В Россию вернулся в восемнадцатом, после обмена военнопленными. Вот уже год, как я в Армении.

— Трудная была у вас жизнь.

— Да, мисс. Сейчас на земле рабство страшнее, чем две тысячи лет назад, и возродила его война. Рабовладелец щадил жизнь раба, потому что тот был его собственностью, а пленные никому не принадлежали, никто и полушки медной не отдал бы за любого из нас. Диких вещей насмотрелся я в армии и в