Рассвет сменяет тьму. Книга первая: Обагренная кровью - Николай Ильинский
Сначала сенцы, крыльцо, затем деревянный дом вспыхнули, словно факел.
— Нехристи! — заголосила Дарья Петровна. — Что же вы наделали!.. Отольются вам наши слезы!..
Немногочисленные жители Выселок сбегались на пожар, звенели ведрами, доставали воду из колодцев, поливали пламя, но погасить пожар было им не под силу.
— Что же ты натворил, окаянный, как мне теперя в глаза людям глядеть! — чуть ли не с кулаками набросилась Агриппина Терентьевна на сына.
— Я не хотел, случайно получилось, — оправдывался Спиря. — Злобенко, идиот, спичку запалил…
Еще долго над знойной степью висел густой дым от сгоревшей хаты и всех построек во дворе Деминых. Соседи-хуторяне отделались страхом: пламя не перекинулось на крыши других домов. На хуторе изначально селились не так, как в деревне: расстояния между дворами были большими, что и спасло Выселки и они не превратились в сплошное пепелище.
Уязвленный и оскорбленный Спиря не оставлял намерения достать Евдокию и в Нагорном. Спустя неделю после того как надел форму полицая, он с этой целью, прихватив с собой для пущей безопасности Злобенко, появился в селе. Увидев его на улице, люди прятались в хатах.
— Зверь! — говорили о нем между собой нагорновцы. — Ужас, что творит энтот мерзавец… Хуже немцев!
— Такую славу нажил, не приведи Господь!
— Грабит и убивает… Но ежели раньше тайно, чтобы милиция не выследила, то нынче открыто…
— Власть такую ему дали хрицы!
Но Спиря, казалось, не замечал людей, не видел из злых глаз, он спешил к дому Лыковых, лелея мечту скорее увидеть Дуську, увидеть, а там…
— Если что, ты вон из хаты, усек? — предупредил он едва успевавшего за ним такого же, как он сам, изувера полицая Злобенко.
— А я что — валух? — хихикнул полицай. — Мне нельзя поглядеть, как ты будешь ее… обкатывать, что ли? Не впервой ведь!
— Ты мне еще похихикай! — пригрозил Спиря, поднеся увесистый кулак к носу Злобенко, который отшатнулся назад: таким злым своего сослуживца он никогда не видел.
— Ладно, ладно, я пошутил, — стал оправдываться полицай. — Будто я голых баб не видел… Сам с усам!
— Но эту не должен видеть, не дорос, усек?…
Во дворе Лыковых, кроме чирикавших воробьев на увядающем кусте сирени под окном хаты, было пусто. И на двери висел тяжелый замок.
— Сбивай замок!
— Зачем? — пожал плечами Злобенко. — Дом же закрыт, там никого…
— Выполняй, говорю!
Полицай несколькими ударами приклада сбил замок. Дверь распахнулась, но в доме действительно — ни души.
— Я же говорил! — торжествовал Злобенко.
— Спряталась, стерва, мать ее, — выругался Спиря. — Но все равно, вот увидишь, Злобенко, будет она подо мной пищать! От Спиридона еще никто не спасался!
И он, уходя, со зла сорвал с петель калитку, которая со скрипом упала на землю.
А Евдокия необъяснимым чутьем догадалась о появлении в Нагорном полицаев, особенно ненавистного ей Спири, закрыла снаружи на замок дверь хаты, в открытое окно влезла опять внутрь, накрепко заперла изнутри рамы и забралась на чердак, где и спряталась в разном хламье. Так и пролежала она, дрожа всем телом, до самого вечера. «Раз замок на двери, — размышляла она, — стало быть, в хате никого нет и даже если вырвут замок и войдут в дом, тоже никого не обнаружат…»
Ее замысел оказался на этот раз верным. Спиря уехал из села ни с чем.
III
По жаркой улице истомившегося по прохладе села медленно, словно волы, запряженные в повозки с тяжелым грузом, двигалась колонна вспотевших и запыленных людей, одетых кто во что горазд. Однако по истертым пиджакам, брюкам, по широкополым черным шляпам на головах некоторых, а также по большим номерам на груди каждого можно было с уверенностью сказать, что незнакомцы явились издалека, тем более что и говорили они на непонятном чужом языке. Большую колонну сопровождали около десятка венгерских солдат с винтовками за плечами, тоже сильно уставших и думающих о чем-то своем, скорее о родных и близких, оставшихся на берегах Дуная, или о том, что пора бы остановиться, отдохнуть, да и живот подводит — жратвы требует. Позади колонны также медленно двигался небольшой автомобиль с будкой, а впереди на велосипеде ехал старший, делая колесами замысловатые узорчатые петли на мелкой дорожной пыли, поскольку быстро не разгонишься: колонна движется, как черепахи по песку.
Наконец старший остановился и стал осматривать цепь велосипеда, недовольно ворча себе что-то под нос. Остановилась и вся колонна. Из нее выскочил один человек и направился к соседнему двору, у которого стоял колодец-журавль с жестяной цыбаркой в железном клюве. Вышедшая из ворот женщина поспешила было навстречу незнакомцу, взялась за цыбарку, чтобы зачерпнуть из колодца свежей водицы, как резкий окрик одного из сопровождавших мадьяр остановил человека и цыбарка так и застыла в руке женщины, не опустившись вниз за живительной влагой. Выбежавший из строя покорно вернулся на свое место. Старший подтянул ключом цепь велосипеда, и колонна двинулась дальше.
Лишь добредя до церкви, людям разрешили сесть на жесткую опаленную солнцем траву. Оказывается, Нагорное было их местом назначения. Здесь пригнавшие должны были построить небольшой концлагерь для советских военнопленных. Уже на второй день они на двуколках возили бревна, мотки колючей проволоки, возводили нечто вроде длинного сарая. Нагорновцы догадывались: в этом закутке будут содержать пленных бедолаг. Строителями были евреи, пригнанные сюда из Румынии, Венгрии и Закарпатья. Чувствовали они себя более-менее свободно, во всяком случае самих их не держали за колючей проволокой, но во все глаза посматривали за ними, покрикивали, угрожая плетками, и арестованные, а иначе определить их положение было невозможно, соблюдали строгую дисциплину и порядок.
Молодые жители Нагорного быстро установили со строителями контакты. Тем более что некоторые из них, особенно те, что из Закарпатья, сносно владели русским языком, правда, в разговоре часто путая падежи и окончания слов. Мадьяры скорее для вида отгоняли ребят от стройки: объект был не ахти какой секретный. Увидят подошедших, махнут рукой, уходи, мол, и снова спрячутся в тени от несносной жары. Митьку очень удивил один из евреев: светлый, голубоглазый — ну чистой воды блондин! Он добродушно улыбался и кивал Митьке, когда тот таращил свои глаза на столь неожиданную стройку. Один раз они даже посидели рядом, когда строителям дали минутку передохнуть.
— Тебя как маменьке зовет? — спросил голубоглазый.
— Митькой, а что?…
— А мине маменьке Залманом зовет… Я Залман Шевалье…
— Шевалье?! — округлил Митька глаза. — Я где-то такое уже слышал или читал… Честно слово!.. Вот только никак не вспомню…
— Читал, — уверенно сказал Залман. — В книжках читал…
— Может быть, там, где про
