Создатель эха - Ричард Пауэрс
– У людей в одиночку не получается ясно мыслить. Да и в небольших группах тоже. А ты хочешь, чтобы я доверяла рынку? Посмотрим, что о тебе скажут лет так через двадцать.
Судьба знаменитого Джеральда волновала ее меньше, чем эпидемия корпоративных скандалов. Звание «мегамиллиардное мошенничество месяца» отходило обанкротившимся компаниям Enron и WorldCom. За завтраком она читала ему последние громкие новости.
– С ума сойти. Можешь поверить? В эпоху массового гипноза живем. Нам внушили, что если будем верить и возносить гигантов индустрии, те о нас обязательно позаботятся.
Вебер был благодарен ей за отдушину, за праведный гнев на махинации корпораций. За то, что не стала потакать сомнениям. И все же безразличие задевало; неприятно, когда тебя отодвигают на второй план из-за корпоративных мошенников. Задевало, что в силу характера ее совсем не трогал внезапный приговор, вынесенный людьми.
Каждый раз, выходя в интернет, он проверял свои рейтинги на «Амазон». Когда-то давно этому его научил Кавана. Вебер хотел знать, как обстоят дела на самом деле. Рецензенты из научных кругов руководствовались профессиональным интересом, чего не скажешь о среднестатистическом читателе. Но оценки сильно разнились. Одна звезда: кем автор себя возомнил? Пять звезд: Джеральд Вебер утер нос скептикам. Похвала оказалась хуже яда. Отклики множились, как змеи из детского кошмара – ему тогда часто снилось, что в подвале семейного дома обитает огромный клубок ползучих пресмыкающихся. С каждой проверкой прибавлялось с десяток новых комментариев. И как-то спонтанно и невольно личные мысли сменились мнениями группы. Эпоха личных размышлений подошла к концу. Отныне всякое решение принимается посредством публичных дебатов с обратной связью. При любом телодвижении – звонки на радио, фокус-группы. Лев Толстой: рейтинг – четыре целых одна десятая. Чарльз Дарвин – ровно три.
И все же каждый раз, выходя из системы, начитавшись оценок и рецензий до тошноты, Вебер ловил себя на том, что хочет просмотреть еще чуть-чуть – вдруг следующий отзыв компенсирует поток критики? Он сравнил свой рейтинг с другими авторами, писавшими о мозге. Только ли на него лилось столько негатива? Кто на самом деле сейчас любимая публичная груша для битья? Кто из его коллег тоже пал? Как людям удавалось так синхронно, словно по сигналу, кренить общественное мнение?
Вебер ведь занимался тем же, чем и всегда. Возможно, в этом и проблема: он не смог удовлетворить бесконечное коллективное желание нового. Кому понравится напоминание о затершейся экзотике? Он стал кумиром прошлого десятилетия. Пришло время платить за полученное признание.
Такая вот неприглядная ирония жизни. Когда он только начал писать – ему тогда было едва за тридцать, – то делал это для себя. Записывал размышления. Обращался к Сильви. К Джесс из будущего. Таким образом он пытался очеловечить научное письмо, привнести в него межличностные связи, легкие рассуждения, которых не допускал эмпиризм, – все то, к чему наука на самом деле стремилась, но боялась признаться. Скромное занятие, чтобы выплеснуть чувства. Дать мозгу поразмышлять о себе самом.
И только заверения близких друзей, которым он показал пару отрывков, убедили его в том, что и на такие эссе может найтись публика. Общественное одобрение для Вебера не значило ровным счетом ничего – пока он его не получил. Теперь от одной мысли о том, что он может потерять читателей, ему становилось стыдно. Вот так маленькое хобби превратилось в дело жизни, определяющее его как личность занятие, и стоило себе в этом признаться, как все тут же исчезло. Ему всего пятьдесят пять. То есть уже пятьдесят шесть. Чем прикажете заниматься еще двадцать лет? Есть, конечно, лаборатория. Но он уже давно не принимает в исследованиях активного участия. Скорее так, занимается административной деятельностью. Проклятие успеха в науке: старшие исследователи неизбежно перепрофилируются в сборщиков средств. Он не вынесет два десятилетия сбора средств.
Большая часть открытий в области нейробилогии была сделаны еще до того, как Вебер начал исследования. И с каждым десятилетием объем знаний увеличивается вдвое. Разумным будет предположить, что к моменту, когда его нынешние аспиранты выйдут на пенсию, о мозге будет известно все. Познание приближается к главному коллективному достижению: постижению самого себя. И какими мы будем видеть себя в свете новых фактов? Выдержит ли разум самопознание? Будет ли вообще когда-нибудь к такому готов? Как поступит человеческая раса с абсолютным знанием? Какую новую загадку придумает человеческий мозг на замену? Новую, более эффективную структуру, не обремененную балластом древности…
Вебер выходил на долгие прогулки вокруг пруда, но частые встречи с дружелюбными соседями напрягали. Он начал плавать по заливу Консайенс. Лодка так долго пролежала во дворе, что под ней устроил гнездо опоссум. Когда Вебер перевернул судно, перепуганное внезапным светом существо зашипело. Качаясь на волнах прилива вдоль перешейка, он чувствовал, как ветер ведет его по волнам. Позор бросил тень на жену и дочь. Ученый стал предметом насмешек, хотя не сделал ничего плохого, никого не обманул, не разрушил чужую жизнь. За плечами – три десятка лет авторитетных исследований, крошечный вклад в развитие нового предприятия. Только вот попытка популяризировать нейробиологию почему-то провалилась. К своему удивлению, он понял, что чувствует себя грязным, уличенным в неверности.
Наступил сентябрь. Мрачная годовщина. Личная неудача по сравнению с общей травмой – ничто. Вебер пытался вспомнить всеобщее потрясение; вспомнить, как год назад включил радио и услышал, что мир заштормило. Детали затерлись, сохранились лишь общие ощущения. Память у него, безусловно, ухудшалась. Из нее вылетали даже простые мелочи: имена аспирантов, мелодии, знакомые с детства, первые строки Декларации независимости. Вебер был одержим идеей вернуть утерянное, дабы доказать себе, что все в порядке, но чем больше пытался, тем больше забывал. Сильви он ничего не говорил. Она бы просто фыркнула в ответ. О депрессивных эпизодах заикаться также не стал. Она бы придумала оправдания. Возможно, все дело в колебаниях гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси. Отсюда и эмоциональное перенапряжение. Он подумывал, не назначить ли себе короткий курс селегилина, но сделать это не позволили принципы и гордость.
В конце месяца, когда даже Боб Кавана поставил крест на книге и перестал звонить, в «Нью-Йоркере», где Вебер часто публиковал свои очерки, вышел короткий рассказ. Автор – женщина лет двадцати пяти, по-видимому, довольно известная и популярная. Юмористическая виньетка в две страницы под названием «Из архивов доктора Лобнодоля», серия коротких историй болезни, рассказанных от лица врача-невролога. Женщина, что использует мужа в качестве колпака на чайник. Мужчина, вышедший из сорокалетней комы, дабы проголосовать на выборах. Мужчина с множественными личностями, всегда ездящий по полосе для транспортных средств с высоким уровнем загрузки пассажирами. Сильви хохотала от души.
– Добрая ведь ирония. Да и
