Глаза Моны - Тома Шлессер
– Отлично помню. Кстати, Гойя сильно повлиял на художников-сюрреалистов. И они не хуже, чем их великий предшественник, владели художественной техникой. Писали маслом, как старые мастера. Посмотри, как точно изображены анатомические подробности: на ногах выступают трепещущие вены. Именно эта точность вызывает странное, тревожное чувство. Полная достоверность в сочетании с несуразностью заставляет содрогаться. И все, даже камушки и сучки, поражает наше воображение, вернее, будоражит наше подсознание.
– Приехали! Опять это подсознание!
– Вот-вот. Сюрреалисты считают, что именно подсознание питает “подлинное мышление”. И наоборот, все рациональное и разумное, все, что относится к приличиям и морали, их не интересует. По их мнению, область повседневности, в которую погружается наш ум, должна перекрываться другой, более глубокой…
– Да-да, той, куда мы попадаем во сне, – перебила его Мона, вспомнив урок “Роз под деревьями” Климта.
– Образ настолько нелеп, что в нем сквозит сарказм. Впрочем, сам Магритт говорил, что это намек на процесс изготовления кожаной обуви. Ее делают из дубленой кожи. И вот мрачная шуточка на эту тему. “Красная модель” полна черного юмора.
– У меня во сне все всегда бывает четким и образы очень яркие, но в то же время они быстро ускользают, потому что они какие-то неоконченные. Магритт, я чувствую, тоже видит сны, где все четко, похоже на реальность.
– То же самое говорил кинорежиссер Альфред Хичкок. Смешно снимать сцены сна в кино на мутном фоне, считал он. И для своего фильма “Завороженный” заказал Сальвадору Дали “четкие”, как ты говоришь, декорации. Чтобы сны смешивались с реальностью – вот чего добивались сюрреалисты. Чтобы, когда мы с тобой заняты самыми обычными, повседневными вещами – ходим, едим, дышим, – мы на каждом шагу сталкивались с причудливыми образами из сновидений. Чтобы буйство подсознания постоянно врывалось и выплескивалось в сознание. Таким образом они изобрели новый мир, которым правят поэтические галлюцинации. Там наша жизнь проходят в снах.
Мона показала пальцем – выразить свою мысль словами у нее не получалось – на переходную зону в несколько сантиметров на каждом ботинке, между коричневой кожей обуви и розово-телесной – человеческой, между живым и неживым. Кажется, тут тьма переходила в свет или, если смотреть снизу вверх, свет – в темноту. Здесь была сконцентрирована магическая сила картины, Мона почувствовала это инстинктивно. Магритт изобразил сочленение верхней части щиколотки и нижней – ботинка как смешение света и тьмы. Эта зона также служила метафорой постоянной взаимопроницаемости двух состояний мозга: бодрствования и сна, сна и бодрствования.
– Слушай свое подсознание, – сказал Анри, – слушайся его.
– Слушать или слушаться, Диди?
– Прости, я оговорился, – усмехнулся Анри, уходя от прямого ответа.
Пора было возвращаться. Мона подумала о щенке. Придется рассказывать ему о сюрреализме, галлюцинациях и живописи маслом. Ничего себе задачка! Дома она тотчас позвала Космоса в свою комнату. Спаниель сел у ее ног, не понимая, чего от него хотят. Мона минут десять старательно поучала его. Космос покорно слушал. Но в голове у него вертелось только: вот бы вцепиться щенячьими зубками в эту пару ботинок.
40. Константин Бранкузи. Смотри ввысь
Вдень, когда случился первый приступ слепоты, Моне уже делали МРТ головного мозга, для этого запирали ее в этакой капсуле. И вот теперь надо было повторить исследование, чтобы проверить состояние мозга. Лежа в двухметровой камере, Мона вдруг сообразила, что ей сейчас залезут в голову. Это было так жутко, что она невольно вскрикнула. Услышав это, Камилла постаралась ее успокоить:
– Я тут, Мона, не бойся, эта капсула защитит тебя. И все будет быстро.
Слово “защитит” оказало немедленное действие. Кушетка, на которой лежала Мона, как будто превратилась в мягкую постель, и девочка стала тонуть в ней. “Защитит, защитит”, – мысленно повторяла она и минуту спустя погрузилась в транс, как на сеансе у доктора Ван Орста. Тут же перед ней возникло одно из являвшихся ей под гипнозом воспоминаний, но оно было куда более отчетливым.
“Это защитит тебя от всех опасностей”. Вот что произнесла бабушка, когда сняла со своей шеи ракушку-талисман и надела на шею внучки. Вид у Колетты был решительный, гордый и немного печальный. Мона ясно увидела ее сидящей у нее в комнате на краю кровати и даже почувствовала на лбу поцелуй. И услышала прощальное наставление: “Всегда храни в себе свет, моя девочка!” Эти слова Колетты дошли до Моны по каналам времени. Непонятные для трехлетней малышки, какой она тогда была, они стали ясны теперь юной девушке, какой она становилась.
– Когда мы увидимся, бабушка? – прошептала в полусознании Мона, запертая в капсуле.
Ответа не было. И никогда не будет.
Когда исследование закончилось, Мона с Камиллой разглядывали черно-белые послойные снимки мозга вместе с женщиной-радиологом, и она радостно сообщила им, что ровно ничего подозрительного не выявлено. Камилла прижала к себе Мону, а Мона сжала в руке амулет. Врач, в полном восторге, прибавила шутливым тоном:
– То, что я вам скажу, не имеет никакого медицинского смысла. Но на мой взгляд, этот мозг просто великолепен! От него как будто исходит сияние. Обычно мозг похож на большой грецкий орех, а этот – на огромный драгоценный камень.
– Наверно, это видит ваше подсознание, мадам, – робко заметила Мона.
А Камилла только улыбнулась. Без всякого сомнения, тот детский психиатр, к которому дед водит Мону по средам, – просто сокровище!
* * *
Рядом с одной из громадных труб, установленных на эспланаде перед Бобуром, выступала дрессировщица птиц. Сотни голубей кружили вокруг нее, садились у ее ног, на ее вытянутые руки, били крыльями в нескольких сантиметрах от ее лица. Анри вообще не любил уличные зрелища, а на этот раз ощутил какое-то особое отвращение и тошноту. Однако он постарался подавить это чувство, которое счел постыдным, и стал рассказывать Моне, что в истории было много любителей птиц, святой Франциск в XIII веке даже обращался к птицам с молитвами и называл своими братьями. Но Мона, как завороженная, смотрела на этот воздушный балет.
– Смотри, Диди! Она антипугало!
Раз внучке так понравились птицы, подумал Анри, надо показать ей работу Константина Бранкузи, которая воплощает самую суть пернатых созданий.
Вытянутая в стремительном порыве ввысь двухметровая скульптура чистейшей формы чуть расширяется в середине и заострена на конце. Одновременно хрупкая и полная силы. Полированная бронза отражает свет. Постаментом служит цилиндр сантиметров пятнадцати в высоту и в диаметре. Точности ради следует сказать, что скульптура состоит из двух частей. Первая – тонкий конический стебель, чуть
