Цепи меланхолии - Линда Сауле
– Но я не выбирал этого! Я хотел бы прожить обычную жизнь, как все остальные!
– Боюсь, что это решать не тебе. Нельзя спланировать собственную жизнь, ведь, крепко взяв вожжи в руки, мы перестаем смотреть по сторонам. Все просто. – Она улыбнулась уголками губ.
– Я могу это контролировать!
– Ах, дорогой. Такое бывало множество раз. Всякий раз, уходя от меня в свой заново созданный мир, ты хочешь попробовать стать обычным. Засыпать и просыпаться простым человеком, со слабостями и радостями, незамысловатыми удовольствиями жизни. Ты хочешь ощутить жажду славы, поиграть с тщеславием, но все это тебе чуждо. Вновь и вновь ты делаешь один и тот же выбор. Ты выбираешь оставаться Оскаром Гиббсом и возвращаешься к себе настоящему.
– Я могу поступить иначе!
– Нет. Ты не сумеешь. Тобой движет слишком могучая сила, чтобы совладать с нею. Тобой правит гений, и его проявление очевидно. – Арлин улыбнулась. – Ты нуждался во вдохновении и отправлялся туда, где мог добыть искомое. Ты путешествовал вне собственного тела, с помощью разума вскрывал тайны мироздания, трогал запретное. Но ты всегда предпочитал наш мир другим, пусть и проводил с нами совсем немного времени.
– Так, значит, я все-таки написал автопортрет…
– Всего один. Но им ты лишь подтвердил то, что я всегда знала.
– Почему я такой? – сокрушенно спросил Оскар.
– Если гений не проявляет себя и ничего не требует, какой же это гений? Твоим единственным препятствием был здравый разум, и ты расправился с ним. Раз за разом ты выбирал уходить в долину, полную теней, и скоро я вновь тебя потеряю. Ты здесь ненадолго. Эти краткие периоды, когда ты говоришь со мной, – маленькая вспышка перед очередным скачком, который совершит твое сознание. Только истинные творцы кладут все на алтарь искусства. А ты есть не кто иной, как гениальный художник, бесстрашный воин, величайший из творцов.
– Прости, Арлин, прости, если сумеешь.
– Я горжусь, глядя на тебя, стоящего на авансцене великого искусства, но я знаю, что свет этих прожекторов тебе невыносим, скоро ты спрячешься в свое укрытие, вновь станешь безмолвным. Мне нужно лишь время, чтобы подготовиться к этому. Это всегда немного сложно. – Из ее груди вырвался тихий стон.
– Останови меня, – прошептал Оскар, дрожа от ужаса. – Арлин, умоляю, сделай что-нибудь. Дай мне лекарство, силу, какое-нибудь слово, способное вернуть меня.
– До сей поры в переходах тебе помогал запах растворителя. Но, возможно, и он скоро перестанет действовать.
– Я не хочу уходить, мне хорошо здесь, с тобой, я больше не желаю рисовать, не желаю видеть кошмарных созданий. Я хочу остаться! Прошу, помоги мне! Пусть мне приносят чашку кофе с утра, хочу есть булочки и умываться холодной водой, умоляю, не отпускай меня!
– Мой милый, любовь моя… Думаешь, я не пыталась? Все эти годы я применяла к тебе так много разных методов, выписывала препараты, которые боятся назначать самые прогрессивные врачи, разрабатывала собственные механизмы терапии. – Она подалась вперед: – Помнишь, как я рассказывала тебе о храмах и жрецах? Секрет в том, Оскар, что медицина произошла вовсе не из снов.
– Из чего же?
– Конечно, из любви. Из желания спасти близкого, продлить его пребывание в этом мире. Все это берет начало только в сердце… У меня хватит сил, но я так долго старалась… Ничего не помогает. Лишь только твое сознание откликается на манипуляции, как подсознание берет верх. Оно не отпускает тебя.
– Попробуй снова.
– Не сомневайся. Я буду пробовать и никогда не оставлю попыток сберечь тебя. Но ты ускользаешь, словно тень, проходишь сквозь пальцы и таешь. Я видела это слишком много раз… – Она судорожно выдохнула. – Но в этот раз все иначе. В этот раз приступ длился, как никогда, долго. Несколько месяцев, Оскар.
– Что это значит?
– С каждым разом твой уход становится все продолжительней. Прежде ты никогда не уходил так надолго. Что-то в твоем мире пыталось удержать тебя… Меланхолия. Это она поработила тебя, и ты поддался, не желая возвращаться ко мне. Теперь я боюсь, что в следующий раз ты не выберешь меня, предпочтешь навсегда остаться там, и моя единственная возможность поцеловать тебя, наши краткие встречи – все исчезнет.
– Даю тебе слово вернуться.
– Не давай таких обещаний. Ты не сумеешь сдержать их. Твое предназначение – это искусство, и ты будешь писать, пока бьется твое сердце. Никакая жизнь, придуманная или настоящая, не изменит того, что ты был рожден великим живописцем, пусть и разделенным двумя мирами. Твои руки наделены мастерством, а глаза – ясностью. Не оглядывайся на меня, отправляйся туда, где сбережешь этот величайший дар. Об остальном не беспокойся. – Арлин решительно поднялась и оправила юбку, собранная и в то же время растерянная. Он последовал ее примеру, и они встали напротив друг друга, не сводя глаз, не решаясь сделать шаг навстречу или отступить.
– Дыши, – попросила она.
– Правило трех вздохов.
– Используй его, чтобы вернуться. Пусть это станет твоим новым ключом. Ты должен беречь силы. Ведь каждый день ты проходишь самое страшное наказание из возможных. Прежде чем ты уйдешь и снова останешься один, в своей новой истории, с новыми героями, страстью и новой болью, я хочу, чтобы ты знал: пытка собой страшна лишь тогда, когда человек бесчестен. Когда он, переполненный иллюзиями, предстает перед внутренним зеркалом, все, что ему захочется сделать, это разбить его вдребезги, только бы не смотреть на то, что он так долго скрывал от себя. Пытка собой страшна, лишь когда лживы помыслы, но если сердце преисполнено чистоты, то, подойдя к внутреннему зеркалу, ты не убежишь в страхе, а протянешь руку и коснешься своего духа. Ты в безопасности, если честен, если знаком с грехом так же близко, как и с добродетелью, но при этом всегда делаешь правильный выбор. Génie[56] – не что иное, как «дух». Помни, что если умом ты так же близок к божественному, как и сердцем, то любовь все же проникнет сквозь толщу тьмы.
– Как я могу доверять себе, если всякий раз превращаюсь в кого-то еще?
– Иногда разуму удается тебя обхитрить и ты веришь, что стал иным. Но в глубине души ты знаешь, кто ты.
– Я так много потерял на этом пути. Но все еще не знаю что.
– Ответь на этот вопрос сам – себя ли, меня, любовь… Все мы чего-то лишены и обречены на поиски. Узнать, что мы обрели, невозможно, ведь
