Жертва цивилизации - Аркадий Тимофеевич Аверченко
– Посмотри-ка, что он тебе сегодня пишет.
Бройдес прочел:
– «Дорогой Данила! У меня к тебе большая просьба: не знаешь ли ты адрес Аркадия Аверченко – никак я не могу его отыскать, а очень нужно. Напиши, как поживаешь. Не стесняйся писать побольше (у тебя замечательный стиль), а горничная подождет».
Мы взглянули друг на друга.
– Тут дело нечисто. Человек пишет мне почти каждый день письма, получает на них ответы и в то же время справляется, где я живу! Данила! Этот человек или очень болен, или здесь кроется какой-нибудь ужас.
Бройдес встал.
– Ты прав. Едем сейчас же к нему. Вызови таксомотор – он живет черт знает где!
IV
Мы звонили у парадного минуть десять – из квартиры Зверюгина не было никакого ответа.
Наконец, когда я энергично постучал в дверь кулаком и крикнул, что иду в полицию, дверь приотворилась, и в щель просунулась растрепанная голова полураздетого Зверюгина. Он был встревожен, но, увидя нас, успокоился.
– Ах, это вы! Я думал – горничная. Тссс! Тише. Идите сюда и разденьтесь. В те комнаты нельзя.
– Почему?! – в один голос спросили мы.
– Там… дама!
Я бросил косой взгляд на Бройдеса.
– Ты понимаешь, Данила, в чем дело?
– Да уж теперь ясно, как день. Только послушай, Вася… Как тебе не стыдно гонять бедную девушку по всему Петербургу от одного края до другого? Неужели ты не мог бы запирать ее на это время в кухне?!
– Да, попробуй-ка, – жалобно захныкал Василиск Зверюгин. – Это такая бешеная ревнивица, что сразу поймет, в чем дело, и разнесет кухню в куски.
– Вот… оно… что! – с расстановкой сказал Бройдес. – Бедная девушка! «Вот все вы такие мужчины подлецы: обольстите нас, бедных женщин, совратите, опутаете сладкими цепями, а потом гоняете с Химического переулка на Троицкую, проводя это время в объятиях разлучницы». Так, что ли?
– Так, – бледной улыбкой усмехнулся Зверюгин.
Я уселся без приглашения на стул и спросил:
– Скажи, у тебя нет еще каких-нибудь друзей, кроме нас?
Он понял.
– Есть-то есть, да они или близко живут, или уже я все у них узнал и все им возвратил, что было возможно. Вы не можете представить, какой я стал аккуратный: за эти нужные мне три часа в день я возвратил по принадлежности все когда-то взятые и зачитанные мною книги, я ответил на все письма, на которые не отвечал по три года, я возвращал долги, вспоминая все до последней копейки! Я просто даже справлялся о здоровье моих милых, моих дорогих, моих чудесных друзей! И я теперь обращаюсь к вам: придумайте что-нибудь для моей горничной… Что-нибудь на три часа! Моя фантазия иссякла.
Я подошел к столу, взял какую-то книгу и сказал:
– Ладно! Это какая книга? Мопассан? Том третий? Завтра же пришли мне эту книжку… Слышишь? Мне она очень нужна. Через час я ее верну тебе. Это ничего, что горничная подождет? И ничего, что ты мне пришлешь эту книгу также и послезавтра?
– О, пожалуйста, – засмеялся он. – Она все равно полуграмотная, моя Катя, – и в этих делах ничего не понимает. Скажи ей, что это корректура, что ли. Ей ведь все равно.
V
Каждый день аккуратно бедная Катя привозила мне том третий Мопассана.
– Ну, как погода? – спрашивал я.
– Ничего, барин. Погода теплая, солнышко.
– Чудесно! Терпеть не могу, когда холодно и идет дождь.
– Что уж тут хорошего. Одна неприятность.
А моя горничная добавляла:
– В дождь-то совсем нехорошо. Одна грязь чего стоит.
– А как же! Кому такое приятно?!
Я брал Мопассана и уходил в кабинет читать газеты или просматривать редакционные письма. Часа через полтора выходил в кухню и снова возвращал Мопассана.
– Готово. Поблагодарите барина и кланяйтесь ему. Скажите, чтобы завтра обязательно прислал – это, брат, очень нужная вещь!
– Хорошо-с. Передам.
Мопассан за три недели порядочно поистрепался. Обрез книги засалился и обложка потемнела. Через три недели книжка не появлялась у меня подряд четыре дня, потом, появившись однажды, исчезла на целую неделю, потом ее не было десять дней… Самый длительный срок был полтора месяца. Катя принесла мне ее в тот раз, будучи в очень веселом настроении, сияющая, оживленная:
– Барин просили меня сейчас же возвращаться, не дожидаясь. Книжку я оставлю; когда-нибудь зайду.
Да так и не зашла. Это было, очевидно, там последнее – самое краткое свидание.
Это была ликвидация.
Счастливица – ты, Катя! Бедная ты – та, другая!
Желтеет и коробится обложка Мопассана. Лежит эта книга на шкапу, уже ненужная, и покрывается она пылью.
Это пыль тления, это смерть.
Американец
В этом месте река делала излучину, так что получалось нечто вроде полуострова.
Выйдя из лесной чащи и увидев вдали блестевшие на солнце куски реки, разорванной силуэтами древесных стволов, Стрекачев перебросил ружье на другое плечо и отер платком пот со лба.
Тут-то он и наткнулся на корявого мужичонку, который, сидя на пне сваленного дерева, весь ушел в чтение какого-то обрывка газеты.
Мужичонка, заслышав шаги, отложил в сторону газету, вздел на лоб громадные очки и, стащив с головы неопределенной формы и вида шляпчонку, поклонился Стрекачеву.
– Драсти.
– Здравствуй, братец. Заблудился я, кажется.
– А вы откуда будете?
– На даче я. В Овсянкине. Оттуда.
– Верстов восемь будет отселева…
Он пытливо взглянул на усталого охотника и спросил:
– Ничего вам не потребуется?
– А что?
– Да, может, что угодно вашей милости, так есть.
– Да ты кто такой?
– Арендатель, – солидно отвечал мужичонка, переступив с ноги на ногу.
– Эту землю арендуешь?
– Так точно.
– Что ж, хлеб тут сеешь, что ли?
– Где уж тут хлеб, ваша милость! И в заводе хлебов не было. Всякой дрянью поросло, – ни тебе дерева́ настоящие, ни тебе луга настоящие. Бурелом все, валежник, сухостой.
– Да что ж ты тут… грибы собираешь, ягоды?
– Нету тут настоящего гриба. И ягоды тоже, к слову сказать, черт-ма.
– Вот чудак, – удивился Стрекачев. – Зачем же ты тогда эту землю арендуешь?
– А это, как сказать, ваше благородие, всяка земля человеку на потребу дана и ежели произрастание не происходит, то, как говорится, человек не мытьем, так катаньем должен хлеб свой соблюдать.
Эту невразумительную фразу мужичонка произнес очень внушительно и даже разгладил корявой рукой крайне скудную бороду, напоминавшую своим видом унылое «арендованное» место: ни тебе волосу, ни тебе гладкого места – один бурелом да сухостой.
– Так с чего ж ты живешь?
– Дачниками кормлюсь.
– Работаешь на них, что ли?
Хитрый смеющийся взгляд мужичонки
