Рассвет сменяет тьму. Книга третья: Идущая навстречу свету - Николай Ильинский
— Теперь заря с зарей встречаются, — сказала Татьяна, всей грудью вдыхая мятный запах из палисадника, — берутся за светлые ручки и летят над горизонтом, как две подружки…
— Они встречаются, а мы расстаемся, — заметил Владимир Николаевич.
— Ненадолго! — заметил Демин.
Сумрак дружно озвучивали лишь сверчки, а над лугом уже расстилался белым миткалем легкий туман, прикрывая затейливые колечки Тихоструйки.
Демин решительно шагнул к трофейному газику, а Кривичский задержался, не выпуская из своей горячей руки тонкую и мелко дрожащую ладонь Татьяны.
— Я не считаю эту нашу встречу последней, — негромко сказал он с намеком, — хочу, чтобы она была не последней…
— Совещания в исполкоме еще будут, — загадочно ответила Татьяна.
— А если без совещания, просто здесь, в Нагорном…
— Ну, там видно будет…
— И не обязательно в Красноконске… Я сам сюда приеду, если… если вы позволите…
— Позволю, — кивнула головой Татьяна.
— Эй, Владимир Николаевич, я жду! — услышали они чуть насмешливый голос Демина.
— Иду! — серьезно ответил ему Кривичский, а Татьяне пожелал: — Спокойной ночи, Татьяна Петровна… — И уже на ходу: — Так я обязательно…
— Ждать буду, — в ответ прошептала Татьяна.
Машина заурчала, включились фары, и лучи света упали на середину улицы, через которую перебежала испуганная желтая кошка, выхватили из темени покосившиеся плетни, полисадники с редкими цветами, крепко спящие хаты, сверкнули в их окнах, и скоро все стало тихо, только сверчки продолжали вести свои полуночные мессы. Погас огонек и в доме Татьяны.
И Кривичский стал часто приезжать в Нагорное. И даже, утверждали старухи на завалинках, на ночь оставался у Татьяны. Но это они выдумывали из-за зависти к молодым: сами они-то уже отцеловались, остались лишь обрывки воспоминаний о встречах, свадьбах, детях, пристающих свекрах и злых свекровях. И стала расходиться молва кругами по селу: быть новой свадьбе! Председатель сельсовета влюбилась в приезжего! А приезжий отшучивался, доказывал, что — да, местные женщины ему нравятся, но еще больше Нагорное. Село как село, правда, большое, таких в Белоруссии почти нет — до тысячи дворов! А вот люди такие же, как и в Белоруссии: добрые, мягкие, отзывчивые. Поживи с ними день-другой — и становишься родным.
— Кто к нам попал, так уже не вырвется, как рыба из сети, навсегда здесь остается, — говорили мужики Кривичскому, окружив его и соревнуясь, кто быстрее и крепче скрутит цигарку из газетной бумаги и наполнит ее крупно нарезанной махоркой, выращенной на собственном огороде. А после надо непременно доказать, кто больше сделает без отдыха затяжек и не свалится с ног. Кто дольше продержится, тот и победитель. — Если нашей махрой дохнуть в ноздрю лошади — тут же копыта отбросит! А нам хоть бы хны! Потому-то и победили фашиста!
— Давай, Володька, бросай якорь у нас, неча по стране шастать, жисть всюду одинакова и везде в кармане — вошь на аркане…
— Хотел бы, да нельзя, ребята, — отвечал он. — Срок возвращаться!
— Оно, конечно, начальству виднее…
— Стало быть, понадобился, ты — нужный человек!..
— И не только бабам! — хихикали мужики.
Пришло время прощаться. Провожала Татьяна Кривичского без желания. Он молча сопел, и она молчала, опустив влажные глаза. По всему было видно: ему не хотелось уезжать из Нагорного. Привыкать он стал к Татьяне. Ни разу даже пальцем к ней не прикоснулся, ни одного словечка не промолвил, но тянуло его к ней, как гвоздь к магниту. Еще бы чуть и… все! Но выдержал он испытание, погасил страсть в своей душе, согревая сердце надеждой на будущее. Да и остаться по своей воле не мог — за невыполнение приказа могут сурово наказать, не посмотрят, что был народным мстителем, и не в Гродно окажешься, а где-нибудь в Магадане! Теперь в Белоруссию работников милиции присылают со всех уголков Советского Союза, даже с Дальнего Востока. А он белорус и вдруг не встанет грудью против бандитов-аковцев!
Садясь в машину, присланную за ним из Красноконска Валерием Деминым, Кривичский проворчал что-то про себя, потом махнул рукой, где, мол, наше не пропадало, решительно шагнул к Татьяне и, впервые смело глядя ей в глаза, сказал:
— Люба ты мне, Татьяна… Таня… Приеду на место, определюсь с работой, найду жилье — приеду за тобой… Или напиши и сама приезжай с Сашкой, он мне уже как сын…
— Не знаю, Володя, — качнула головой Татьяна и повторила: — Не знаю… Но ты пиши! — И те сильные чувства, что тайно копились в эти дни в ее исстрадавшейся по мужской ласке душе, вдруг вырвались наружу — она бросилась к нему, обхватила руками его шею, стала целовать неотрывно, долго, горячо шепча: — Обязательно напиши!
— Как только… так сразу, Таня, Танюша, дорогая…
Машина заурчала, вздрогнула, крутанула задним колесом, как конь копытом, отбросив назад ком земли, тронулась и вскоре скрылась из виду.
— Мама, дядя Володя уже не приедет? — плачущим голосом спросил Сашка.
— А ты хочешь, чтобы он вернулся?
— Очень! — вдруг весело ответил малыш и, надувая щеки, заиграл на губной гармошке.
III
Вспомнил Афанасий Фомич, как вчера вечером, когда он ходил на свою леваду проверить огуречные плети и над ериком и над лугом сгущался белый прозрачный миткаль тумана, он остановился и смеялся над запоздавшей пчелой, которая как-то жалобно жужжала над устьицем огуречного цветка, готовясь пить ароматный сок. «Где она теперь, эта пчелка? — вспомнил Афанасий Фомич. — Нашла ли, бедняжка, в сумерках путь к своему улью?»
Во дворе было тихо. Петух, всласть накукарекавшись перед зарей, теперь, уставший, молчал, видимо, крепко спал на своем насесте, догоняя упущенное бессонницей время сна. Афанасий Фомич прислушался к стуку на кухне, а когда широко распахнулась дверь в хату — запахло свежим испеченным домашним хлебом. Оказывается, Анисья Никоновна встала, как обычно, раньше его и возилась теперь у печки, в пасти которой трещали сухие березовые чурки, а по краям пода темнели угли — от них и происходил жар. На поду на свежих капустных листах вздувались и румянились буханки домашнего хлеба. От этого знакомого с детства запаха у Афанасия Фомича разгорался аппетит.
— Аниська, скоро ли снедать? — почти крикнул он, не оборачиваясь, но зная, что жена прекрасно его слышит.
— Да, хоть сию минуту, — ответила Анисья Никоновна, — у меня все готово, картохи поджарились, да и Сашка, небось, проснулся, есть хочет…
— Ишь ты, у нее все готово, — передразнил Афанасий Фомич, — что ни спроси — готово, просто наказание какое-то! —
