Восставшая из пепла - Николай Ильинский
II
Занятия в Нагорновской школе начались не с первого сентября, а лишь с середины октября. Никакой торжественности, никакого первого звонка, как и веселого детского праздника с цветами, улыбками и песнями не было, хотя своим присутствием староста и некоторые полицаи пытались поднять значимость этого факта, однако ничего не получилось. Просто Антонина Владимировна собрала десятка полтора детей разного возраста и повела в класс. Занятия по многим предметам вела она сама. Только на историю пригласила находящегося еще до войны на пенсии, учителя Петра Никаноровича Насонова, который на занятиях просил учеников рассказывать какие-нибудь занимательные истории из своей детской жизни или услышанные от кого-либо. И ребята с упоением рассказывали все истории, собранные ими, и небылицы, скорее, друг другу, поскольку очень толстый, седой, страдающий одышкой Петр Никанорович обычно клевал носом, тихо похрапывал, а если всхрапывал громко, тут же просыпался и говорил:
— Так, так, хорошо… Что еще?
Такая идиллия в школе продолжалась до той поры, пока вести уроки немецкого языка из уезда, то бишь из бывшего районного центра Красноконска, не прислали некую Эльзу, по годам престарелую деву, обладавшую скверным характером, с противным голосом, срывавшимся на фальцет, и крашенную от ногтей на пальцах рук до ногтей на пальцах ног. Дотошные ребятишки видели маникюр на ногах Эльзы, когда в один из теплых дней октября она пришла в класс без носков в босоножках. Вела она себя явно подозрительно, пыталась во все вникнуть, чем только мешала учебному процессу. «Не столько учительница, сколько подсадная утка, — решила Антонина Владимировна и установила с нею сугубо деловые отношения. — Не напрасно же наш староста ломит перед ней шапку…» Эльза так и этак подыскивала подходящий повод или причину, чтобы быть накоротке с уважаемой в селе учительницей, женой тоже уважаемого директора школы, но всегда наталкивалась на невидимую стену отчуждения. Да и школьники с первого дня появления в Нагорном невзлюбили ее, так как не любили изучать они и чужой язык — язык ненавистных оккупантов.
Все свободное от занятий время, чтобы как-то заглушить тоску и неприятное ощущение от своего положения, как-никак, она ведь учительница в школе, действующей с разрещения и, как не без гордости утверждал староста, при большой поддержке немецких властей, Антонина Владимировна проводила на небольшом пришкольном участке, где весной, еще до прихода в Нагорное гитлеровцев, учащиеся, осваивая на практике знания по биологии, посадили всякую всячину — от лука до зеленого горошка. Эльза с пренебрежением наблюдала из окна своей каморки, выделенной ей прямо здесь, в здании школы, как ее коллега возилась на грядках. «Колхозница, а не учительница, — с презрением думала Эльза. — А еще жена директора средней школы!» Затем она плюхалась на диванчик, ставила перед собой на столике зеркало и красила все, что можно было покрасить; губы, щеки, наводила синеву под глазами, выщипывала пинцетом брови, встряхивала копну густых волос — и так целыми часами сидела, грустя и негодуя: ни к чему был здесь ее марафет, где, кроме старосты Свирида Кузьмича да провонявших самогоном и едкой махоркой полицаев, и поговорить-то было не с кем!
Единственным человеком в Нагорном, с кем она отводила истосковавшуюся без мужского внимания душу, была Нюрка Казюкина. Но она часто уезжала из села вместе с эсэсовцем Эрлихом Эккертом и неизвестно где пропадала целыми неделями. Ее отец Демид Савельевич за голову хватался.
— Все, потерял я дочь, — сокрушался он и совал кулак под нос жене.
— Ну чего ты так разорался, Демидка, — успокаивала мужа жена. — А мне так все равно, с кем она теперя… Выросла девка, улетит из дому все равно, не удержишь…
Оставались еще в Нагорном мадьяры — охранники военнопленных. Но, увидев их сидящими на корточках вдоль глухой стены хаты, как пуговицы в ширинке, справлявшими нужду, одновременно курившими и отпускавшими в ее адрес на своем языке, естественно, не очень лестные словечки, она старалась не смотреть больше в их сторону, даже если это были офицеры. Иное дело — уездная управа! Там за нею галантно ухаживали, ей льстили, дарили цветы и духи, а по вечерам в небольшим местном клубе — танцы и шампанское! Немецкие офицеры щелкали перед ней каблуками и предлагали танцевать вальс. Все бы хорошо, но прислали из Германии нового переводчика, стопроцентного арийца, которому больше доверяли, чем ей, а ее отправили в глухомань вдалбливать в бестолковые головешки пацанов знания немецкого языка. Одно слово она повторяла по двадцать раз, а они корчили рожи и коверкали это слово кто как хотел. Подлецы специально так делали! Но скажи немцам — не поверят, просто посчитают русских тупыми — и все. К тому же что ей потом скажут нагорновцы? Да и только ли скажут!.. Оставалось ей лишь надеяться на чудо.
И однажды Эльзе показалось, что такое чудо происходит: из окна школы она вдруг увидела коменданта уезда — самого Людвига Ганса фон Ризендорфа, который в сопровождении старосты, двух незнакомых ей военных чинов и ненавистного ей нового переводчика Генриха Кранца, из-за которого она оказалась в Нагорном, направлялся к зданию школы. «Или проверяют, чем мы тут учим маленьких идиотов, или фон Ризендорф соскучился по мне», — подумала взволнованная Эльза с надеждой на перемену в своей жизни и, не предупредив Антонину Владимировну, которая сама не могла видеть столь неожиданную процессию, ибо окна класса, где она проводила занятия, выходили во внутренний двор школы, стала быстро прихорашиваться перед зеркалом. Нет, она еще хороша собой, не совсем увяла ягодка на земляничной поляне, она еще понадобится коменданту, он еще вспомнит, какие нежные ласки дарила она ему по ночам. Не зря, не зря фон Ризендорф приехал именно в Нагорное, имеются такие же школы, с такими же пустоголовыми мальчишками и в других селах. Соскучился без нее! А мог бы просто вызвать в уезд, она бы на крыльях полетела!
А ничего не подозревавшая Антонина Владимировна, как обычно, вела урок русской литературы. Она с упоением, забыв о войне, о всех невзгодах, выпавших на долю ее и всех нагорновцев, рассказывала о Лермонтове, его детстве, учебе, о первых его стихах, читала наизусть полюбившиеся ей строки. Ученики с любопытством слушали учительницу и даже не пялились на окна по своему обыкновению и не щипали друг друга.
— Михаил Юрьевич не участвовал в Отечественной войне 1812 года, — Антонина Владимировна медленно прохаживалась по чуть поскрипывающим половицам, одновременно следя за порядком среди учащихся, чтобы они не баловались, и думая о том, что
