Создатель эха - Ричард Пауэрс
Марк перестал расхаживать по палате, когда в дверях торжественно появилась Карин Шлютер. Совсем другая Карин: она постриглась, сделала завивку и укладку. На глазах – бледно-голубая подводка, губы – цвета абрикоса. Застиранные джинсы и сильно облегающая футболка с отпечатком лапы на груди и надписью «Средняя школа Карни, Родина команды „Медвежат“». Карин-чирлидерша – та, что существовала до Карин-гота. Вебер дал ей отчаянный лучик надежды, и она им воспользовалась. Она влетела в комнату с выражением огромного облегчения на лице и раскинула руки, дабы обнять обоих мужчин. Но стоило ей приблизиться, как Марк отпрянул.
– Не прикасайся ко мне! Так это ты со мной по телефону разговаривала? Еще не устала издеваться? Обязательно было притворяться ею? Где она? Что ты с ней сделала?
Оба – и брат, и сестра – разрыдались от разочарования. Вебер отвернулся; всхлипы пронеслись по коридору и стали подтверждением сказанных Барбарой слов. Эксперимент закончился. И результат останется на его совести.
Вечером он рассказал о прошедшем дне Сильви. О Марке, который как ни в чем не бывало играл в гонки с друзьями. Как сильно разозлилась Карин, когда об этом узнала. Какие странные у Марка получились результаты тестов, и как он давал объяснения каждому проваленному заданию. Как его окрылил звонок сестры, и как сокрушило ее появление во плоти. Вебер не упомянул, что санитарка негласно обвинила его в нарушении этических норм.
Каждую поведанную Вебером историю Сильви парировала своей. Но к утру ему казалось, что он просто выдумал все ее рассказы.
Одно время Вебер работал с несколькими пациентами, которые не могли распознать части собственного тела. Соматоагнозия – нарушение вполне распространенное, возникало почти исключительно вследствие инсульта правого полушария, приводившего к параличу левой стороны пациента. Для книги он объединил несколько историй болезни в одну и назвал ее Мэри Х. Одной из составляющих этой собирательной Мэри была шестидесятилетняя женщина, которая утверждала, что поврежденная рука ее «напрягает».
– Что значит «напрягает»?
– Ну, я ведь не знаю, чья она. И мне от этого как-то не по себе, доктор.
– А она может быть вашей?
– Исключено, доктор. Что, думаете, я родную руку не признаю?
Он попросил ее провести правой рукой по левой конечности от плеча до кончиков пальцев. Никаких стыков.
– Так чья же это рука?
– Может быть, ваша, доктор?
– Но она ведь присоединена к вашему телу.
– Вы же врач. Сами знаете, нельзя всегда верить глазам.
Другие «Мэри» даже давали своим конечностям имена. Одна пожилая женщина назвала свою «Железной леди». Мужчина, водитель скорой помощи лет пятидесяти, назвал свою «Макаронина». Они наделяли конечности индивидуальностью, придумывали им прошлое, разговаривали, спорили с ними, даже пытались их накормить. «Ну же, Макаронина. Я же вижу, ты есть хочешь».
В общем, делали с руками все, что угодно, но только не присваивали. Одна женщина сказала, что отец оставил ей руку в наследство.
– Лучше бы он этого не делал. Она постоянно мне мешается. Падает на грудь, когда сплю. Зачем он мне ее передал? Как мне с ней тяжело.
Сорокавосьмилетний автомеханик сказал Веберу, что парализованная рука, лежащая рядом в постели, принадлежит жене.
– Она сейчас в больнице. У нее случился инсульт. Онемела рука. Ну и вот… Теперь она у меня. Видимо, я должен ухаживать за ней, пока жена не может.
– Если у вас рука жены, – спросил Вебер, – то где ваша?
– Так вот же она, на месте!
– Можете поднять вашу руку?
– Так я уже поднял, доктор.
– А можете похлопать в ладоши?
Здоровая правая рука затрепыхалась в воздухе.
– Вы хлопаете?
– Да.
– Я ничего не слышу. А вы?
– Едва, но различаю. Но это потому, что хлопать, знаете ли, сейчас особо нечему.
Невролог Файнберг назвал данное явление «личностной конфабуляцией». Выдуманная история, которая соединяет подвижное «я» и бессмысленные факты. Проблема заключается не в рассудке; на любую другую тему пациент может вполне здраво и логично рассуждать. Нарушается карта тела, то, как оно ощущается. И рассудок без труда перераспределяет безусловно принадлежащие телу части, чтобы вернуть твердое ощущение целостности. И лежа в снятом номере мотеля в два часа ночи, Вебер почти физически ощущал, как вторят подсчитываемые им конечности простому утверждению: единый, цельный вымысел всегда побеждает раздробленную правду.
Он вынырнул из сна, в котором с его работами случилось что-то ужасное. Но все еще пребывал в состоянии гипнопомпии. Учащенный пульс и испарина. Чуть ниже грудины – холодная пульсация. В Нью-Йорке что-то случилось, и он пытался все исправить. Еще чуть-чуть, и получилось бы облечь сон в слова. Дать имя тому, что перечеркнуло все наследие, созданное за последние два десятилетия жизни. Случившееся грянуло внезапно, как резкое изменение климата, как переменившийся попутный ветер, что выявил очевидное и все доказательства, которые сам Вебер все это время не замечал. И за мгновение до того, как полностью вернуться в реальность, он вспомнил, что уже испытывал подобный слабый страх последнюю пару ночей.
Призрачный оранжевый экран часов показывал начало пятого. Нерегулярное питание и непривычное окружение, повышенный уровень сахара в крови, накачанная сном префронтальная кора головного мозга, древние физиологические циклы, связанные с вращением Земли, – за каждой ночью души стоит одна и та же химическая смесь. Вебер снова прикрыл глаза, стараясь успокоить пульс и очистить разум от диких ночных фантазий. Заземлившись, он прислушался к ритму дыхания, но неясные обвинения упорно лезли в голову. К половине пятого у него получилось определить гнетущее чувство: стыд.
Вебер всегда засыпал без усилий, как только голова касалась подушки. В этом Сильви ему завидовала. «У тебя совесть юнца из церковного хора, похоже», – говорила она. Сама она падало в объятия Морфея с трудом, если вдруг ранее днем опоздала на прием к дантисту хотя бы на пять минут. Бессонница мучила его лишь однажды – в первые месяцы учебы в медицинской школе, после того как они переехали из Колумбуса в Кембридж. Была и парочка беспокойных ночей – уже много лет спустя, когда он бросил лечебную практику. Затем последовала еще одна тревожная неделя: Джессика рассказала им свой давний секрет, чем сильно огорчила Вебера, но не потому, что он был против, а потому, что Джесс пришлось так долго скрывать правду. Сам виноват: каждый раз, когда дразнил дочь, спрашивая, не пора ли ей завести кавалера, он лишь подвергал ее большему давлению.
Случались и периоды напряженной работы – первый год в новой лаборатории в Стоуни-Брук; внезапное признание его писательского таланта, – когда сон отходил на второй план. Вебер засиживался за полночь, ложился на час-два, а потом вскакивал, фонтанируя свежими идеями. И Сильви, которая удивлялась, как можно заснуть за считанные секунды, на этот раз поражалась его способности функционировать без должного
