Собаки и волки - Ирен Немировски
«Я уезжаю вслед за мужем, которого выслали из Франции. Знайте, что я никогда не вернусь и что вы оба можете меня забыть…»
Но потом остановилась и разорвала письмо. Она должна была получить из уст Лоранс заверения в том, что та вернется к мужу, а главное – она хотела убедиться, что старый Деларше не бросит своего зятя. И в этом заключалась тайная надежда Ады. Она готова была сделать все на свете, чтобы спасти Гарри, но что, если это невозможно? А временами она думала: «Я сделаю вид, что исчезла. Все устроится, и тогда…». Но опасность была слишком велика, слишком неотвратима: ее можно было предотвратить, лишь пожертвовав всеми шансами на счастье.
«Если я сделаю это, Бог меня накажет», – думала она.
Она смотрела издали на католические церкви и горящие свечи, видневшиеся через двери, в такую жару оставленные открытыми. Она остановилась, как и перед домом Лоранс: все это было частью другого мира, в который ей не было хода. Она шла и шла без остановки, ее мучила жажда, и она ненадолго присела на небольшой площади в квартале, где жила Лоранс, там был фонтан, из которого текла прохладная вода, она смочила руки и лоб и пошла дальше.
Наконец, на исходе второго дня, она увидела Лоранс, выходящую из дома. До этого она видела ее только один раз, раньше она думала о ней, не наделяя ее истинно человеческими чертами: Лоранс была женой Гарри, она была частью той блестящей толпы, которая с рождения Гарри и ее самой встала между ними и которая мерцала в ее глазах, холодная и неясная, как звезды на небе. Теперь она увидела ее: это была молодая и красивая женщина, но ни ее молодость, ни красота не были внеземными, как себе представляла Ада, она вовсе не была богиней, она была раскрасневшейся от жары блондинкой, чья кожа скоро увянет. Аду охватил страх и физическая ревность, которых она никогда прежде не испытывала: страх, потому что она вдруг подумала, что Лоранс не обладает той силой, которую она ей приписывала, и в тот же миг все ее представления рухнули, все ее надежды развеялись, как соломинки под порывом бури, она усомнилась в превосходстве, во всемогуществе французской семьи. Она считала, что для спасения Гарри достаточно отдать его в руки Деларше, но так ли это на самом деле? Разве не было других сил, к которым можно было бы обратиться? Так ее предки прожили всю свою жизнь на этой земле, отчаянно ища покровителей, все более влиятельных, все более высокопоставленных, так и не найдя их, беспрестанно сомневаясь в тех, кто был им дан – ее предки, для кого единственным господином и защитником был Бог, о котором они забыли. Оказавшись так близко к Лоранс, всемогущей Лоранс, так похожей на обыкновенную женщину, она наконец узнала простую женскую ревность: она представила себе, как Гарри помирился с женой, и это значило, что он делит с ней спальню, лежит в ее постели, ласкает ее. Ее охватило дикое отвращение. Она подумала: «Я наконец-то вижу, что Гарри похож на меня, действительно похож, питается тем же горьким хлебом – и я колеблюсь! Я хочу вернуть его к жене, ребенку, к его Каналетто в столовой, куда я едва осмеливалась войти, к его роскошным переплетам с гербами французских королей, ко всему тому, из-за чего он для меня чужой? Никогда! Никогда!»
Она разрыдалась. Прохожие смотрели на нее, но теперь она чаще плакала на улице, в толпе, чем стыдливо укрывшись за закрытыми ставнями и задернутыми шторами: это было не в первый раз. Она не стыдилась своих слез: она знала, что они никого не интересуют и что она может рыдать сколько угодно, повалившись на скамейку и не вызывая ни у кого никакой реакции, кроме полицейского, который пожал плечами и пробормотал:
– Ну, ну… Не стоит так переживать, малышка…
Волосы у нее растрепались, на щеке была царапина – она ударилась о железный подлокотник. Она долго плакала под стоящими вдоль проспекта деревьями, и только один ребенок остановился и посмотрел на нее, как брат, серьезно и жалостно. Она улыбнулась ему сквозь слезы. Он набрался смелости и спросил:
– Твой ребенок болен?
Ада покачала головой. Это был маленький мальчик, неряшливый, но с большими нежными розовыми щеками. Он подошел к ней и потер своими грязными ручонками ее колени:
– У тебя есть ребенок?
– Да, – сказала она.
И только ответив на вопрос этого незнакомого мальчугана, вопрос, который она сама боялась себе задать, она обрела что-то вроде покоя. Она вытерла глаза.
Теперь, когда она перестала плакать, подумал малыш, она опять стала страшной и непонятной, как все взрослые. Он отступил назад, она тщетно звала его, но он не вернулся обратно, а продолжал смотреть на нее издалека со страхом и недоверием. Аде показалось, что ее покинул последний друг. Она встала и пошла обратно к дому Лоранс. Было уже почти восемь часов вечера; молодая женщина была одета в городской костюм, когда уходила, то есть, вероятно, вернется домой к ужину. Она долго ждала, но наконец увидела Лоранс. Ее приближение она почувствовала еще до того, как ее узнала, – у нее вдруг странно и резко сжало сердце. Она быстро подошла к Лоранс.
Лоранс остановилась и слегка отшатнулась, как показалось Аде, со смесью страха и отвращения. Ада смотрела на нее уже без ненависти, но очень внимательно, словно изучала лицо модели, размышляя:
«Я должна угадать по ее глазам, а не по словам, что она действительно решила делать, и вся моя будущая жизнь будет зависеть от этого взгляда…»
Она сказала:
– Я уезжаю через час.
– Да? – сказала Лоранс, пытаясь оттеснить ее в сторону и пройти мимо, но нерешительным, медленным и слабым жестом, каким человек во сне борется с глубокими водами, зыбучими песками, мутными прудами, которые появляются в ночных видениях и увлекают за собой.
– Я никогда не вернусь, мадам. Я никогда больше не увижу Гарри.
– Прошу вас, уходите.
Ада вдруг схватила изумленную Лоранс за руку:
– Послушайте, – быстро и лихорадочно заговорила она, – об этом будете знать только вы. Гарри думает, что я последовала за своим мужем. Это ложь. Я в Париже. Я могла бы
