Идущая навстречу свету - Николай Ильинский
Пока Лемешев не подводил; даже будучи в стельку пьяным, играл на трубе мастерски. В любом случае губы его попадали в мундштук. «Но чем черт не шутит, — все чаще с тревогой думал Василий Киреевич, — прикажут завтра строевую проводить, а играть в оркестре некому — трубач не форме!.. Так и в отставку можно загреметь…» И задумал Молчанов заиметь еще одного трубача. Был такой в местном ресторане, но больше играл на аккордеоне. Звали его Степаном Громогласовым, а чаще просто Монтя. Когда его спрашивали, на чем играешь, отвечал: на чем хотите, хоть на кочерге. А что играете? Все! Могу даже «Чардаш» Витторио Монти. Чтоб сыграть «Чардаш» Монти, надо иметь сногсшибательную технику и Громогласов имел ее. Поэтому его и звали Монтей!
— Мне все трубы знакомы, — оценивал себя Степан, — корнет-а-пиколло, просто корнет, натуральная труба, хроматическая, да любая, от первой до третьей октавы возьму… Мне это раз плюнуть!..
Таким образом, оркестр капитана Молчанова удостоился особого уважения и ему разрешили целое лето играть на танцевальных площадках городского парка. Особенно этому радовались два неразлучных друга — музыкант срочной службы баритонист Андрей Суров и воспитанник Митька Семенов — виртоуз на малом барабане. Правда, говорили, что Семенов находился под пятой у своенравного драчливого баритониста Сурова.
II
Александра отпустили проводить отчима и мать, которые уезжали из Гродно в отдаленный райцентр. Нелегко было расставаться с родными: он привязался к сестренкам, они — к нему.
— Саса, Саса! — не выговаривая букву «ш», протягивая ручонки и спотыкаясь о ковры на полу, бежали они к нему, когда он приходил, и Александр их подхватывал по очереди поднимал над головой и, звонко смеясь, кружил по комнате.
И вот они уехали. Голоса их — чистые колокольчики уже не будут радовать его так часто. Да и ему ходить к этому долгу уже нечего, разве что по какому-нибудь делу дирижера или по просьбе его жены Натальи Митрофановны, которая по-прежнему ласково принимала Александра, не вдаваясь в то, каков он из себя музыкант.
— У него нет абсолютного музыкального слуха, — говорил ей Василий Киреевич, — а без этого большим музыкантом он быть не может… Талант нужен!..
— Ах, будто ты с талантом родился! — отмахивалась Наталья Митрофановна. — Научился руками махать перед оркестром… Я тоже так смогу… мух отгонять…
— Ладно уж, примадонна! — сердился капитан, верхней губой касаясь нижней, нащупывая щетинки, — ему всегда казалось, что он плохо выбрив и ворчал: — Мухобойка!..
Все эти дни дирижер был не в духе. Недавно состоялся смотр бригады — из Москвы приезжала инспекция во отаве с генералом. Все бы ничего, стреляли на полигоне зенитчики метко и из пулеметов, и из тридцатисемимиллиметровых пушек, и даже из соток, а вот строевую шли… Капитану не хотелось даже вспоминать!.. Удачно отстреляв по мишеням, артиллеристы построились в колонны и с левой ноги двинулись мимо наспех сооруженной трибуны, возглавлял которую, конечно же, генерал с секундомером в руке. Уже это вызывало у Молчанова подозрение: опытный генерал-строевик без счетчика определит, сколько шагов в минуту делает колонна, а тугому на ухо и секундомер не поможет. Заиграли «Егерский марш», строй двинулся. Сто двадцать шагов в минуту — на этом капитан, как говорится, собаку съел, — точно задают ритм. Костя Ермолов сверху сильно бьет по натянутой шкуре барабана, а снизу удар получается слабее. Но генерал-то считает удары только сверху, и у него получается шестьдесят шагов в минуту. Это же похоронный марш!..
— А ну, еще раз! — тяжело дышит покрасневший генерал, держа перед глазами секундомер. Командир бригады, офицеры стоят рядом, но все боятся сказать генералу, что он ошибается, не так шага считает. И оркестр снова играет, ускоряя ритм. С третьего раза музыканты играют уже не «Егерский марш», а польку: с капитана пот ручьем льется, губы музыкантов из мундштуков выпрыгивают, солдаты уже бегут в строю, спотыкаются, а генерал впился глазами в секундомер и упрямо продолжает считать только удары Кости Ермолова и требует?
— Давай торжественный марш!.. Шестьдесят шагов в минуту!..
Молчанов отдувается, рукавом смахивает пот со лба, с глаз, ибо ничего не видно, и говорит Лемешеву и Монте:
— Играем, как положено…
Четвертый раз бригада проходит нормально, и генерал доволен: добился своего, не приедь он из Москвы, так тут и строевым шагом ходить разучились бы! Но, в конце концов, все были удовлетворены, и генерал с удовольствием жмет руку комбригу: хорошо людей к проверке подготовил. А замкомбрига подполковник Кирзнер отыскал все-таки Александра, с укоризной посмотрел на него, на его тарелки и снова, может быть, уже в сотый раз дал наставление:
— Надо учиться людей убивать, а не в тарелки шлепать…
«Шлепать в тарелки» — дело понятное, хоть и пустое, а вот зачем «людей убивать», Александр никак в толк не мог взять. Фашистов убивать — это правильно, что с ними церемониться, а просто людей?! Ну, Сидорку, что каждый день с хмельными тараканами в голове под забором воинской части валяется, можно под зад коленом наладить подальше, а старушку, что идет утром в магазин за краюшкой хлеба, за что убивать? Уж лучше в тарелки шлепать.
Но как бы там, ни было, инспекторскую бригада прошла на удовлетворительно — можно несколько и успокоиться. Теперь днем репетиция — октавы выдувать, Александру тоже дали тенор — учись делать «ис-та-та», затем — время для чтения книг. В бригаде четыре библиотеки, любых книг навалом, читай, не ленись, и у Александра во всех четырех библиотеках заполнены формуляры. Прочитал всего Тургенева, взялся за Алексея Толстого: «Петр Первый», «Хождение по мукам» — все
