Птенчик - Кэтрин Чиджи
— Нет, она не у нас, — услышала я голос отца. — Мы ее не видели уже несколько недель... Далеко она точно не ушла... Да... Перезвоню, конечно.
— Кто это? — спросила я. Голова еще гудела, руки-ноги были тяжелые, будто напитались водой, язык распух.
— Папа Эми. Она пошла гулять с собакой и до сих пор не вернулась. Ты ее там не видела?
Я захлопала глазами.
— Нет, не видела.
Утром Эми в школу не пришла. Когда мы друг за другом заходили в класс, миссис Прайс стояла за дверью в коридоре и шепталась с мистером Чизхолмом. Мы расселись по местам, зашел и он, все мы встали и начали:
— Доброе утро, мистер Чизхолм, да хранит вас...
Мистер Чизхолм знаком велел нам сесть. Миссис Прайс стояла у него за спиной, ломая руки, а лицо было у нее белее молока. Повисла тишина.
— Ребята, — начал мистер Чизхолм, — я к вам с ужасной новостью, и ничем ее не смягчить — с Эми произошел несчастный случай, она упала со страшной высоты и разбилась насмерть.
Все ахнули. Сидевшая рядом со мной Мелисса зажала рот ладонью. Я взглянула на Деву Марию в рамке за спиной у миссис Прайс, с пылающим сердцем, и внутри закололо, обожгло, в ушах зашумело. Голова кружилась, кружилась — сейчас упаду... Мелькнула мысль: буду приносить Эми домашние задания. Но нет, нет — это невозможно. Несчастный случай... разбилась насмерть...
Миссис Прайс сдавленно всхлипнула, и мистер Чизхолм положил руку ей на плечо.
Если взрослые плачут — значит, правда.
Значит, Эми умерла.
— Откуда она упала? — спросил Карл.
Мелисса пронзила его сердитым взглядом, но мистер Чизхолм кивнул: конечно, вам важно знать, как это случилось, она ваша подруга, и вам важно знать.
— Как я понял, она гуляла с собакой возле прибрежных скал, — сказал он. — И, должно быть, подошла слишком близко к обрыву.
Я машинально покачала головой.
— Нет, — услышала я собственный голос. — Она знала — мы обе знали, — что к обрыву подходить нельзя.
Мистер Чизхолм развел руками:
— Может быть, ветер подул... или поскользнулась...
Я вспомнила, как отнесло в сторону теннисный мячик Бонни, как она бросилась за ним под крики чаек. Как мы с Эми смотрели вниз с обрыва, следя за сорвавшимся камнем.
— Знаю, для всех это ужасное потрясение, — продолжал мистер Чизхолм. — В это тяжелое время наш долг — поддержать друг друга. В церкви нас ждет отец Линч, и там мы помолимся за Эми.
Молиться — а что нам еще оставалось? Мы встали на колени — всем классом, всей школой — и, склонив головы, закрыв глаза, шептали слова молитвы. Вскоре слова утратили смысл, и в общем хоре из двух сотен голосов мне почудился шепот Эми, как тогда, перед исповедью: Я по тебе скучаю. Скучаю. Я написала твое имя. Я открыла глаза, огляделась. Рядом стоял Доми, к рукаву его свитера прицепилась колючка. Передо мной сестра Бронислава, тщедушная, согбенная, читала “Отче наш”, перебирая четки, а миссис Прайс подперла сцепленными руками подбородок.
Стану ли я называть ее Анджелой после свадьбы?
Что случилось с Бонни?
Как у монахинь не падают с головы покрывала?
Раз Эми умерла, значит, некому разоблачить миссис Прайс?
Просто ужас. Я ужасный человек, если задаю такие вопросы, когда Эми лежит мертвая... где? Где лежит? В похоронном зале, куда забрали и маму, с витражами в светском духе и шелковыми гладиолусами в вазах?
И следом подумалось: если бы я была рядом, она бы не упала.
Или мы обе упали бы.
— Думаю, стоит сообщить полиции, что ты была там, — сказал в тот день отец. — Они, наверное, спросят, помнишь ли ты хоть что-нибудь.
— Но я ничего не помню. Ничего.
— Совсем ничего? — переспросил отец. — Когда ты пришла домой, то сказала, что у тебя там случился приступ.
— Не помню, — повторила я. И заплакала.
— Не плачь, родная, — постарался утешить меня отец. — Успокойся. В приступах ты не виновата.
Тогда была ночь Гая Фокса[14]. Я смотрела, как расцветают в темном небе фейерверки соседей, а наши фейерверки лежали нетронутые в пакете из фольги. Когда я открыла окно, оттуда пахнуло порохом.
— Бедные, бедные родители, — сокрушался отец. — Даже представить не могу, как это — похоронить ребенка. — Он умолк, взглянул на миссис Прайс: — Ох, Анджела, прости ради бога.
— Ничего, — отозвалась миссис Прайс. — Ничего.
Я пыталась хоть что-то выведать о ее погибших муже и дочери, но впустую, всем были известны только голые факты: погибли в аварии в Окленде. Я спросила отца, заглядывал ли он в запертую комнату, где хранятся их вещи, а отец велел оставить ее в покое: есть очень болезненные темы, пусть каждый по-своему залечивает раны.
Миссис Прайс красила мне ногти пепельно-розовым лаком — решили попробовать заранее, чтобы в день свадьбы не было сюрпризов. То и дело она промахивалась мимо ногтя и тут же стирала лак пальцем.
— Получается у меня не ахти, да? — сказала она. — Не волнуйся, мастер сделает гораздо лучше.
Но я все равно не могла налюбоваться на свои руки, такими они мне казались красивыми.
— Ты как, в состоянии ехать на примерку, птенчик мой? — спросила миссис Прайс. Она понимает, что время самое неудачное, но до свадьбы меньше месяца, а портниха перенести отказывается. Может быть, это помогло бы мне развеяться.
В тот же день миссис Прайс повезла меня на примерку и смотрела, как я натягиваю через голову пепельно-розовое шифоновое платье. Шифон был такой легкий, прохладный, словно соткан из воды, и я крутилась-вертелась и не думала о том, долго ли падать с обрыва, и задеваешь ли что-нибудь на лету, и чувствуешь ли удар о землю. Свадебное платье миссис Прайс, уже готовое, висело в хлопчатобумажном чехле. Мне его не показали.
— Ужас-то какой, девочка сорвалась с обрыва, — ахала портниха, помечая мне мелом подол. — Который год твержу, что надо у того обрыва ограду поставить.
— Девочка наша, — отозвалась миссис Прайс. — Из школы Святого Михаила. Училась у меня, а Джастина с ней дружила.
— Быть не может! — воскликнула портниха. — Какой, должно быть, для вас тяжелый удар. Ох, не стоило мне об этом речь заводить!
— Мы держимся как можем.
— Конечно, конечно. — Сделав на подоле еще штрих-другой голубым мелком, портниха спросила: — Очень ей было больно? Неизвестно?
— Поговорим лучше о чем-нибудь другом, — вежливо попросила миссис Прайс.
Уже потом, в машине, она извинилась передо мной за портниху. Никогда прежде я не видела ее такой обозленной.
— Люди просто идиоты, — возмущалась она. — Идиоты, суют нос не в свое дело.
Я вспомнила всеобщее любопытство вокруг маминой болезни. Полузнакомые люди задавали личные вопросы о ее недуге: есть ли метастазы? а волосы снова отрастут? сколько ей осталось жить? И потом, после смерти: сильно она мучилась? узнавала нас под конец?
— Остановимся на минутку, — предупредила миссис Прайс.
Мы были далеко
