Идущая навстречу свету - Николай Ильинский
Поезд медленно шел, как и полагается пригородным, особенно где-нибудь в глухой провинции, где, как говорят пассажиры, поезда кланяются каждому столбу. Полустанок Хлевище. Помнит Екатерина, ехали тут однажды какие-то туристы, свои, доморощенные, и уж очень они смеялись над названием полустанка — Хлевище! Хлев — ясно, а вот Хлевище — нечто такое огромное, бесконечное. Придумали же когда-то предки! Здесь начиналась Дикая степь, здесь пролегала Кальмиусская сакма: отряды татар-разбойников от устья реки Кальмиус мчались на своих низких лошадях с длинными густыми гривами по почти пустынной степи на южные рубежи Русского царства, грабили, убивали, уводили в плен и невольников продавали на невольничьем рынке в Кафе. На пути этой сакмы люди и построили в свое время местечко, которое назвали Хлевищем. Смеяться над этим названием — стало быть, смеяться над самими собой. Потом станция Бирюч — «вестник» по-старинному, дальше по степному пути другие полустанции и станции и, наконец, Валуйки, а это родина полководца Николая Федоровича Толбухина, освободителя Украины от немецко-фашистских захватчиков. И это все — Родина!
Отправление поезда всегда волнительно, особенно поезда дальнего следования. И то сказать — от Харькова до Владивостока, да еще скорого, да еще комфортабельного! Проводницам пошили новую форменную одежду. Екатерину не узнать! Увидел бы ее отец, то-то обрадовался бы, но вряд ли он сможет это сделать. Хотя скорый 53-й и будет на минуту-другую останавливаться в Алексеевке, подбирая новых пассажиров, однако это всего лишь мгновение, ради которого Егор Иванович на станцию не побежит. …Цветы, музыка, эмоции через верх — и поезд из Харькова тронулся. Он шел на Дальний Восток, преодолевая тысячи километров, встречая рассвет за рассветом. Там, впереди, где-то бушует великий океан, да и вся страна, по размерам сравнимая с великим океаном, поднятая на могучих плечах простых мужчин и женщин, в движении. Дал же Бог такое счастье русским людям, хотя под русскими подразумевались все — от калмыка до якута, от ненца до таджика, не говоря уже об украинцах или белорусах! Всем хватило и земли, и солнца. Сколько станций увидела в пути на восток Екатерина! И как-то слышала она, как один умный человек передавал второму умному слова третьего умного. Имен первого и второго она не узнала, потому что не поинтересовалась, а третьего не разобрала — иностранцем оказался. Говоря о России, он, этот третий, иноземец, сказал: «Вот она, страна, не завершенная Богом!» «Действительно, Россия — это Божье творение, как и все мы, люди на земле, — с гордостью и восхищением подумала Екатерина о своей еще не совсем счастливой, не совсем складной родине. — Но она будет счастливой, ибо ради чего тогда на свете жить, если не во имя этого блага!»
Поезд шел своим путем, скорее не шел, а мчался на всех парах. Столько промелькнуло больших и маленьких станций! Екатерина сначала хотела считать их, а потом, улыбаясь своей глупости, перестала: ведь у нее в руках был график движения поезда. Тук-тук — стучали колеса на стыках рельсов. Екатерине показалось, что не колеса стучат, а азбука Морзе, о которой она узнала, будучи в Харькове. И в этой азбуке была закодирована ее прошлая нескладная жизнь, правда, с большой любовью к Виктору, и, главное, будущая, на щедрость которой она не надеялась, а там как Бог даст…
Поезд продолжал отстукивать метры и километры. За окнами вагона многочисленными огоньками проплывала ночь. Екатерина опустила голову — с непривычки на такой работе слипались глаза, но она стойко отгоняла сон.
С правой стороны вагона в окне она с радостью увидела проблески утренней зари. Под ритмичный стук все ярче и ярче разгорался небосвод. Без остановки состав проскочил мимо небольшой железнодорожной станции «Амазар», впереди была станция с чудным названием «Ерофей Павлович».
Екатерина уже знала: Ерофей Павлович Хабаров — первопроходец, прокладывавший путь «во блага России к богатствам Дальнего Востока». Это он теперь красной рукой рассвета звал ее, и она понимала, что любая тьма заканчивается рассветом. И так будет в ее тревожной жизни.
И вот он, город Владивосток. Когда поезд, пыхтя и свистя, наконец, остановился во Владивостоке, Екатерина надолго вышла из вагона. До этого на многочисленных коротких остановках она лишь на минуту выбегала на перрон, заглядывала в какой-нибудь ближайший буфет, покупала необходимое и снова спешила на свое место. На этот раз на самом конце земли русской она не торопилась возвращаться в вагон. Может, конечно, сказалась усталость от многих дней на колесах, когда будто сама земля вздрагивала, словно пьяная, ходила ходуном из стороны в сторону. Но теперь, находясь на самом краешке земли, Екатерина всем своим существом почувствовала территориальную грандиозность страны, в которой она родилась, жила и работала. Одно дело услышать или прочитать о размерах России, другое — физически ощутить ее беспредельность, почувствовать телом и душой. «Как далеко, а все нашенское, — думала она, вспоминая ленинское выражение о Владивостоке и то, какими мелкими пятнышками на карте мира были другие государства. — Да возьми ту же Германию, сколько ее — капля, а все пыхтела, надувала щеки, стучала кулаками и лязгала зубами, пытаясь проглотить страну, которая в несколько раз больше, чем она сама, — не без гордости думала Екатерина, — как та лягушка, что в басне Крылова, пытавшаяся раздуться до размеров быка… Нет, что Богом не дано, то не дано…»
У Екатерины и ее подруг было несколько свободных минут, и они бегали по незнакомым площадям и
