Птенчик - Кэтрин Чиджи
— Да, — кивнула я.
— Да, — отозвался мистер Чизхолм.
Молчание.
— Спасибо, мистер Чизхолм.
— Всегда пожалуйста, Джастина.
К четвергу я запуталась окончательно. Миссис Прайс поручила мне вымыть в доме окна. Я выскребла изнутри все рамы старой зубной щеткой, вычистила плесень, дохлых букашек, следы от мух, потом отмыла стекла. Чтобы протереть окна снаружи, миссис Прайс дала мне щетку с длинной ручкой, и я обходила дом, а вода струилась по рукам, затекала в рукава. В гостевой спальне шторы оказались задернуты, лишь сверху пробивалась полоска света. Я поискала глазами, на что бы встать — только не тяжелое, а то будет слышно, как я тащу. Мусорное ведро у двери в бельевую. Я тихонько придвинула его к окну, встала на хлипкую металлическую крышку и тут же испугалась — как бы она не провалилась подо мной. Чувствуя, как она прогибается под ногами, я постаралась равномерно распределить вес. И заглянула в щелку.
Мне мало что удалось разглядеть: узкая кровать, а на ней то ли подушки, то ли игрушки, забитая до отказа полка, а что там — в полутьме не разобрать. В кабинете со стуком открылось окно, и миссис Прайс позвала:
— Джастина! На кухне горячее какао. Ты здесь? Джастина!
Опять закружилась голова — это все от новых таблеток. Я спрыгнула на землю и бросилась к окну кабинета, пока миссис Прайс не выглянула.
— Спасибо! — Я махнула ей, вернула на место ведро.
За чашкой какао миссис Прайс улыбалась, в уголках карих глаз залегли морщинки-лучики.
— Знаешь, — начала она, — чем дальше, тем сильней я привязываюсь к твоему папе.
— Знаю.
— Надеюсь, это ничего?.. Хочу, чтобы ты была счастлива, дорогая моя, это для меня очень важно.
Я кивнула, хоть и не вполне понимала, с чем соглашаюсь. От работы ломило руки.
Миссис Прайс глубоко копнула ложкой сахар, с ложки посыпались кристаллики, и под нею вырос крохотный белый холмик.
— Мне кажется, мы так хорошо понимаем друг друга — твой папа и я, — потому что у нас общая беда. — Она подняла на меня взгляд и снова потупилась. — У меня ведь тоже была дочка. Муж и дочка, но оба погибли. Я храню кое-какие их вещи под замком в гостевой комнате — и избавляться от них не хочу, и смотреть на них тоже. Ты, наверное, поймешь.
Да, кивнула я, понимаю, конечно.
— Мне так жаль, — сказала я. Миссис Прайс никогда не говорила об аварии, в которой погибла ее семья, и я устыдилась, что подглядывала за занавеску. Это не для посторонних глаз.
— Ну что, — миссис Прайс указала на чистое окно кухни, — совсем другой вид, правда?
В пятницу в лавке отец попросил меня подтянуть зажим на изящном георгианском браслете — работа несложная, но он со своими большими руками толком не видит, что делает. Вещица была очаровательная, золотая, — семь крохотных ручек с пышными кружевными манжетами. И на каждой тоненькое колечко с драгоценным камнем, все камни разных цветов.
Когда я управилась, отец нацепил браслет мне на руку, и мы оба залюбовались.
— Как тебе? — спросил отец. — Нравится? — Так он обычно проверял, не отложить ли что-нибудь мне на Рождество или на день рождения.
— Нравится! — кивнула я. — Еще бы!
— Так я и знал, что понравится. Да только главной изюминки ты не уловила. Взгляни на камни.
— А что в них особенного?
— Итак, что это за камни?
— Рубин... аквамарин... а это демантоид? Все такие крошечные.
— Дело тут не в каратах, — подсказал отец, — а в значении. Взгляни еще раз. Начни с демантоида.
Он указывал на камни, а я называла.
— Демантоид... опал... рубин... опал... гранат... аквамарин... яшма.
— И что они означают? — спросил отец. — Что тут зашифровано?
— Д... О... Р... О... Г... А... Я, — улыбнулась я. — Дорогая.
— Дорогая, — повторил отец. — Послание любимой от любящего. — Ему нравилось посвящать меня в тайны ремесла антиквара. Однажды он сказал, что у меня цепкий взгляд.
— Папа, — начала я, — хотела спросить про лампу черного света.
— Ну. — Ценник он на браслет не повесил, под стекло его не положил, а запер в сейфе под прилавком.
— Высвечивает она что-нибудь, — спросила я, — кроме следов ремонта и невидимых чернил?
— Следы крови, бывает, светятся, — ответил отец. — Следы мочи. Даже пот.
— Значит, если вещь захватанная, то она может светиться?
— Вполне.
Так вот оно что. Следы на ручке — не мамин маркер, а отпечатки пальцев миссис Прайс или даже мои собственные. Вот и все.
Дома я достала из ящика ручку и с тех пор снова носила ее в кармане, и скоро вся эта история забылась.
Глава 21
Миссис Прайс объявила:
— По такому случаю я напекла печенья.
Она сняла с блюда фольгу: тонкие коржики в виде корон с серебристыми шариками.
— Чудесно! — Отец поцеловал ее в щеку, и видно было, как он ее любит.
— Ты, я вижу, все еще в поисках богатой вдовушки, — сказала миссис Прайс, взяв газету и пробежав взглядом по некрологам в кружочках. — К Лилиан стоит присмотреться. Ребенок у нее, судя по всему, один. Намного проще вклиниться и поживиться.
— Ты чудовище, — сказал отец, а миссис Прайс помахала газетой у него перед носом:
— А кто же преследует убитых горем женщин — я, что ли? Кто же? Кто?
— Работа у меня такая, — засмеялся отец.
— Ты сам себя обманываешь.
Втроем мы устроились на диване, и я включила телевизор.
Шум вертолета, огни города внизу — и вот на темном холме стоит и машет рукой Лорейн Даунс в белом вечернем платье с открытыми плечами, в сверкающей короне, с лентой через грудь “Мисс Вселенная”.
— Что сделали с ее чудесными волосами? — нахмурился отец. — Прическа у нее как у принцессы Анны.
— Она и говорит как принцесса Анна, — заметила миссис Прайс.
Мы засмеялись — и правда, голос у нее за этот год изменился, новозеландского акцента как не бывало, слова звучат четче, отрывистей, весомей. “На теплоходе по реке Майами, — объявила она, сверкая длинными сережками, — сюда прибыла восемьдесят одна прекрасная девушка, и они отправляются в великолепный новый Конференц-центр Майами, где выберут мою преемницу”.
Я сунула в рот печенье-корону, и серебристые шарики хрустнули на зубах дробью.
— Вкусно? — спросила миссис Прайс.
— Вкусно, — промычала я с набитым ртом.
Взял штучку и отец и мигом проглотил.
— Раз такое дело, мы тебя не отпустим, — сказал он.
Три дня назад мы с ним ходили на кладбище — со дня смерти мамы исполнился год.
Отец тогда тронул меня за плечо, легонько-легонько.
— Ты же знаешь, родная, я ее не забыл.
— Знаю.
Издалека долетел звон: музыкальная подвеска на чьей-то могиле.
Я поставила в вазу цветы из супермаркета. Без целлофана они казались тощими, жалкими. Мы оба, как водится, прикоснулись к надгробию, словно мама могла почувствовать наше тепло.
— Я никого не искал, — сказал отец то ли мне, то ли маме. — Все само собой случилось. Рядом с ней чувствуешь себя особенным... понимаешь? А загадывать пока рано.
“Мисс Вселенную” мама никогда с нами не смотрела.
— Такая ерунда, — говорила она, когда мы раздавали
