Собаки и волки - Ирен Немировски
Ну вот, наконец, Париж! Он выскочил из поезда. На вокзале было полно народу, но он раньше других оказался за воротами. Он умел пробираться сквозь толпу, если перед ним оказывалось препятствие, он знал, как найти самое слабое место, чтобы освободить дорогу, он инстинктивно рассчитывал кратчайший путь. На нем была старая шляпа и поношенное пальто, волосы лежали на лбу густыми черными локонами. Лицо у него было неприятное: он всегда это знал. Не то чтобы он был уродлив, но лицо было настолько узким, что черты, казалось, наступали друг на друга из-за нехватки места: тонкие рыжие брови сходились над носом, подвижные, сжатые ноздри почти касались верхней губы, для рта и подбородка было невероятно мало свободного пространства, а зубы были мелкие и посажены так плотно, что почти наезжали друг на друга. Его лицо никогда не было спокойным. Его выражение постоянно менялось – так рябь пробегает по поверхности воды. Когда он говорил, то на одно слово делал десять движений, и каждое движение было проявлением чувства, доведенного до предела: любые эмоции – гнев, радость, любопытство, беспокойство проявлялись не полноценно, как у других, а короткими, яростными волнами, которые делали его лицо вечным местом столкновения тысяч противоположных течений. На секунду ему пришлось остановиться: он пересек улицу и вошел в метро. Теперь перед ним только что закрылся турникет. Это мгновение неподвижности показалось ему пыткой. Он краснел, бледнел, кусал ногти, снимал шляпу, разминал ее между ладонями, снова надевал на голову и наконец бросился к вагону второго класса, как будто от этого зависела его жизнь.
Он молчал, но губы его шевелились, быстрые пальцы барабанили по коленям, по черному стеклу метро. Он выскочил на платформу. Он прибыл. Он посмотрел на часы: за полночь. Он вошел в свой дом, открыл дверь. Он позвал: «Ада!» Никто не ответил, но на диване в мастерской растянулась какая-то фигура, которая поднялась и тяжело села. Он узнал седую голову мадам Мими, волосы которой были накручены на папильотки.
– Где Ада?
Она стыдливо запахнула на худых ножках шелковый пеньюар, который надела поверх ночной рубашки. Она ни за что на свете не могла позволить себе выглядеть неопрятно; даже ее папильотки были художественно уложены и завязаны маленькими оранжевыми ленточками.
– Ты застал меня врасплох, мой дорогой мальчик, – вздохнула она, а ее глаза, с возрастом начавшие мутнеть, но временами все еще способные бросать живой и быстрый взгляд, остановились на лице Бена с выражением одновременно проницательным и неуверенным, как будто она колебалась, стоит ли говорить, и сначала пыталась понять это по его лицу.
– Так вы теперь здесь ночуете?
– Да, ночую. Ты ведь не возражаешь? Ада ведь одна.
– Где она?
Мадам Мими встала и зажгла лампу.
– Ты ужинал? Боюсь, тут мало что есть…
– Я спрашиваю, где Ада?
– На концерте, дорогой.
Он не спросил, с кем, бросил шляпу на стул и сел.
Мадам Мими снова спросила:
– Ты ужинал?
– Бутерброд и бокал пива.
– Ты все такой же! Будто за тобой черти гонятся! Я подогрею тебе бульон.
– Да нет, я не голоден… Но если хотите, – пробормотал он.
Она вышла. Тут он почувствовал, что в комнате пахнет розами, и обернулся: да, там стоял букет. Он никогда не видел таких красивых цветов. Он поискал карточку, которая должна была к нему прилагаться, и ничего не нашел. Черты его лица болезненно исказились в злой ироничной усмешке. Только он мог так искусно глумиться сам над собой, это удивительным образом сочеталось с его наглостью и тщеславием. В один миг он выстрелил в себя тысячами отравленных стрел, и все они пронзили его насквозь. Он подошел к букету, робко коснулся цветов, они его завораживали. Какой пьянящий аромат! Он прильнул к одному из них пылающей щекой и вздохнул от восторга, почувствовав кожей маленький, твердый, нераспустившийся бутон. Мадам Мими, которая только что вернулась с подносом, воскликнула:
– Оставь цветы в покое, Бен!
Он отошел в сторону, глядя на нее понуро и упрямо, как побитый ребенок, и пробурчал:
– Я не голоден…
– Тогда иди спать.
Ничего не ответив, он снова сел.
Она взяла бульон, к которому он не притронулся, и стала медленно и аккуратно пить его, бросая на него быстрый и проницательный взгляд поверх ободка чашки, как будто метала дротик в мишень.
– Красивые цветы, не правда ли? Раньше я предпочитала алые розы всем остальным. Однажды князь… Но о чем тут говорить? Все это осталось в прошлом… Ах! Где те розовые сады, куда я приезжала собирать букетики, чтобы приколоть их к корсажу? Мои лошади в Каннах были украшены точно такими же розами. Да, во время битвы цветов мой зонтик и шоры моих лошадей были все в розах… Что ты собираешься делать? Так и будешь сидеть тут всю ночь, как каменный?
– Идите спать!
– В присутствии молодого мужчины! Фи! Дай мне карты.
Он машинально перетасовал их, и они разложили их вместе для игры в экарте. Некоторое время они играли молча. Наконец она спросила:
– Ты ревнуешь?
Он не ответил.
– Мне казалось, ты выше подобных подозрений, Бен…
– Чего она хочет? Вам известно? Бросить меня?
Он говорил тихо, не поднимая на нее глаз. Он казался спокойным, но по его щекам текли крупные капли пота, он вытирал их тыльной стороной ладони.
– Я задыхаюсь, – вдруг резко сказал он, бросая карты.
Действительно, в маленькой комнате было страшно жарко. Весь день, несомненно, окон не открывали, а радиаторы были раскалены добела. Это означало, что Ада,
