Алфавит от A до S - Навид Кермани

Нарды я еще могу понять, хотя в Германии с ним играют только внуки, да и то не слишком хорошо. А вот рамки для картин и подсвечники ему не понадобятся, даже если он проживет еще лет сто.

Ни с того ни с сего отец начинает говорить о моем браке – при том, что мой сын все слышит. Отец упрекает меня за короткую стрижку, из-за которой, по его мнению, я не найду себе нового мужа. Происходит ссора.

– В твоей дурацкой стране женщин за непокрытую голову плетьми бьют! – кричу я, как будто он лично виноват в принудительном ношении хиджаба.

* * *

Оставшись вечером вдвоем, мы с сыном идем в армянскую закусочную, которая, однако, оказывается закрыта – то ли из-за тринадцатого дня после Новруза, то ли из-за Пасхального понедельника, у армян в Иране не разберешь. Садимся под платаном без сэндвичей. Мы с папой частенько брали сэндвичи у армян и ели под платаном, иногда вот на этой самой скамейке.

– А я тогда уже был? – спрашивает сын.

– Нет, тебя тогда еще не было.

Двадцать лет спустя я сижу здесь с тобой.

Ради этой минуты все было не зря.

92

Отец считает, что вернулся на родину в последний раз, поэтому я беру все дела в свои руки. Сначала открываю счет в банке, и для этого мне нужно найти копировальный центр, потому что в услуги банка не входит копирование моего удостоверения личности – хотя копировальный аппарат стоит прямо за спиной банковского служащего. У нотариуса притворяюсь, что понимаю каждое слово в доверенности, которую он читает без остановки, словно это одно длинное предложение без запятых и точек. Подписывая документы, думаю о том, что бы сказал немецкий нотариус о немке – ученом и философе! – которая выводит буквы так, словно впервые учится писать. Потом меня удивляет современный сканер, к которому нужно приложить палец, но не удивляет, когда сеть городской администрации, принимающая цифровой отпечаток, выходит из строя.

– Ах, такое случается дважды в день, – пожимает плечами секретарь.

– Из-за отключения электричества? – спрашиваю я.

– Нет, из-за протестов, – отвечает она.

Работа парализована, и не только здесь, но и по всему Тегерану, где кто-то сейчас пытается отправить документы в государственные учреждения. Все ждут одновременно – час, два – в нотариальных конторах, в судах, банках. Нельзя даже уйти прогуляться, выпить свежевыжатого сока, сделать покупки, иначе можно пропустить те несколько минут, когда сегодня удастся отправить отпечатки. Внезапно я чувствую связь со всеми, кто ждет – не только здесь, но и во всех нотариальных конторах Тегерана, в судах, банках. Теперь, когда мама умерла, я беру все дела в свои руки.

В зале ожидания клиенты обсуждают возможности эмигрировать – так в других странах случайные знакомые обсуждают работу или учебу. Один из них показывает на смартфоне фотографии Финляндии. Тем временем по телевизору, установленному под потолком, идет викторина, студия выглядит ультрасовременной, у обоих ведущих прически как у звезд. Раньше на революционном телевидении такого не было, и только зрители по-прежнему носят плохо сшитые костюмы, ветровки и щетину, как простые люди, которые управляют страной, а также чадоры, платки и манто, которыми ислам подавляет женственность. Я, по крайней мере, подавила свою женственность добровольно – стала ученым и философом. Викторина получается неплохая.

Кузина, которая сначала сопроводила меня в банк, теперь к нотариусу, а потом поведет к обменнику, прежде занималась делами моей матери и тоже высказывает упреки – кажется, здесь каждый может кого-то в чем-то упрекнуть. Как и в любых диктатурах, здесь отношения между людьми напоминают племенное общество: с одной стороны – сильная сплоченность, а с другой – разногласия, которые корнями уходят очень глубоко.

– Что толку? Твоя мама была очень чувствительной, если бы я высказала свою обиду, это привело бы к ссоре или, возможно, не к ссоре, даже не к открытой конфронтации, но к расколу, который бы со временем усиливался, и не только между твоей матерью и мной, но и между нашими семьями, а значит, между вами, сестрами, и нами. Я подумала, что справлюсь со своими чувствами сама, проглочу обиду, так будет лучше не только для твоей матери, но и для меня. Я бы не хотела потерять вас.

И действительно, обида прошла, причем довольно скоро. Все стало как прежде, никто ничего не заметил. Теперь кузина занимается и теми делами, которые оставила моя мать мне.

Есть свои плюсы в том, что все длится так долго и даже самые простые вещи вроде снятия отпечатков пальцев превращаются в сложный процесс. Бо́льшую часть времени мы, почти одновременно потерявшие матерей, погружены в свои мысли, но когда нам все же удается поговорить, то за несколько минут мы делимся куда большим количеством переживаний, чувств, воспоминаний и желаний, чем во время семейных сборищ, которые, несмотря на радость от встречи, разочаровывают, потому что у каждого на душе много всего, но нет нужных слов, чтобы это выразить.

93

– Почему ты улыбаешься? – спрашиваю в темноте сына, который лежит рядом со мной на кровати моих родителей.

– А почему бы и нет? – отвечает он, продолжая улыбаться.

Нужно ли спрашивать, был ли этот день хорошим? Даже его дед, который все больше становится похожим на Гарри Дина Стэнтона, уснул с легкой улыбкой, ведь вечером мы уговорили его прогуляться до площади Таджриш, пройтись по тем немногим кварталам, которые он еще способен осилить. Как иностранец, как настоящий немец, сын удивлялся модным кафе, магазинам и ресторанам, немногим сохранившимся зданиям каджарской эпохи, которые были отреставрированы с относительно хорошим вкусом – даже фонари во дворах выглядели к месту.

– В каком веке вы живете? – спросил продавец в салоне связи.

На двери салона висела наклейка, указывающая на принадлежность хозяина к религиозному меньшинству – христианству, иудаизму или зороастризму. Этот знак должен предостеречь ортодоксальных мусульман от того, чтобы подавать руку неверному, что для них примерно то же самое, что погладить собаку или опустить руку в унитаз.

– В каком веке вы живете? – повторил продавец, вставляя местную сим-карту в мой телефон, больше похожий на музейный экспонат. Но я подумала не о политических реалиях, а о той пивной в Кёльне, куда не ходила с прошлого века. Несмотря на то что экран моей «Нокии» размером с детский пальчик, продавец втюхал мне еще и карту памяти для фотографий. Возможно, на покупку меня толкнуло чувство вины из-за того, что он, как христианин, иудей или зороастриец,