Собаки и волки - Ирен Немировски
Вот так Ада узнала о приезде кузенов, да и вообще об их существовании. Она силилась представить себе их лица. Эта игра надолго захватила ее, она не видела и не слышала ничего, что происходило вокруг, а потом словно очнулась ото сна. Она услышала, как ее отец сказал Симону Аркадьевичу:
– Мне говорили про груз изюма из Смирны. Купите?
– Оставьте меня в покое! Что вы хотите, чтобы я сделал с этим вашим изюмом?
– Не сердитесь, не сердитесь… Я могу добыть вам партию ситца из Нижнего, по хорошей цене.
– Идите вы к черту вместе с вашим ситцем!
– А что вы скажете насчет парижских дамских шляпок, они немножко помялись из-за аварии на железной дороге? Они сейчас на складе на границе, их можно купить за полцены.
– Хм… Сколько?
Когда они вышли на улицу, Ада спросила:
– Они будут жить у нас, тетя и кузены?
– Да.
Они шли вдоль широкого пустынного бульвара. Новые улицы, согласно грандиозному плану, пронзали город насквозь; они были такими широкими, что между двойными рядами лип мог совершать маневры целый эскадрон, но сейчас по ним гулял только ветер, раздувая пыль с резким и веселым свистом. Это было летним вечером. На чистом прозрачном небе пылал красный отблеск заката.
– В доме будет женщина, – наконец сказал отец, грустно посмотрев на Аду, – она будет о тебе заботиться…
– Я не хочу, чтобы обо мне заботились.
Он покачал головой:
– Чтобы прислуга больше не воровала, и чтобы ты больше не таскалась со мной целыми днями…
– Тебе не нравится? – спросила Ада дрожащим голосом.
Он ласково погладил ее по волосам:
– Мне нравится, но я должен ходить медленно, чтобы у тебя ножки не устали, а мы, комиссионеры, зарабатываем на хлеб, бегая по городу. Чем быстрее мы бегаем, тем быстрее доберемся до богатых. Другие зарабатывают больше меня, потому что бегают быстрее: они оставляют детей дома, в тепле.
Он подумал: «С женщиной…».
Но говорить о мертвых не следовало из суеверного страха навлечь на себя болезни и несчастья (демоны всегда были начеку) и чтобы не огорчить ребенка. У детей будет достаточно времени, чтобы понять, как трудна жизнь, как она неопределенна, как всегда готова отнять самое дорогое…
Да и в конце концов, что прошло, то прошло. Если думать об этом, можно растратить силы, которые нужны, чтобы жить. Поэтому Ада росла, едва помня имя своей умершей матери, никогда не бывала на ее могиле и ни разу не слышала, чтобы о ней и о ее недолгой жизни сказали хоть слово. Дома хранилась выцветшая фотография, на которой была запечатлена молодая девушка в школьной форме, с длинными распущенными черными волосами, спадающими на плечи. Полускрытый тенью от шторы портрет, казалось, смотрел на живых с выражением упрека: «Я была такой же, как вы, – говорили ее глаза. – Почему вы меня боитесь?» Но какой бы нежной, какой бы робкой она ни была, она пугала, она жила в царстве, где нет ни еды, ни сна, ни страха, ни горьких споров – словом, ничего из того, что уготовано человеку на земле.
Отец Ады побаивался приезда невестки с детьми, но дом был слишком запущен, там было слишком грязно, и нужна была женщина, чтобы заботиться о малышке. Что же касалось его самого, то он смирился с тем, что навсегда останется необразованным бедняком, хотя он мечтал совсем о другом, когда женился… Но ни он сам, ни его собственные желания не имели больше никакого значения. Живут, работают, надеются – ради детей. Не есть ли они наша плоть и кровь? Пусть Аде достанется больше земных благ, и он будет доволен. Он представлял себе ее хорошо одетой, в нарядном вышитом платье, с бантом в волосах, как у детей богачей. Откуда ему было знать, как одевать ребенка? Ее одежда, которую он выбирал только из-за качества ткани, была для нее слишком широкой и длинной, из-за чего девочка выглядела болезненно и старомодно, да и цвета не всегда хорошо сочетались… Он взглянул на ее платье из шотландки и черный бархатный жакетик, сшитый кухаркой Настасьей. Ему не нравилась и прическа дочери, густая челка до самых бровей и черные кудри, неровно подстриженные на шее. Бедная тоненькая шейка… Он взял ее пальцами и легонько сжал. Сердце затрепетало от нежности. Но так как он был евреем, ему в мечтах недостаточно было видеть, что его дочь сыта, ухожена, а позже – удачно выдана замуж. Ему хотелось обнаружить в ней какой-нибудь талант, какой-то необыкновенный дар. Не станет ли она когда-нибудь музыкантом или великой актрисой? Его желания простирались недалеко, ведь у него была только дочь. Ах, что за напрасные мечты, какое горькое разочарование!.. Сын!.. Мальчик!.. Господь не захотел! Но он утешался мыслью о своих друзьях, чьи сыновья совсем не радовали их в старости, а, напротив, были бедой, позором и видимым наказанием Всевышнего: одни пошли в политику, их посадили в тюрьму или отправили в ссылку по приказу правительства; другие скитались где-то на чужбине. Не то, чтобы он не хотел когда-нибудь послать Аду учиться в Швейцарию, в Германию или во Францию… Но надо было работать, надо было беспрестанно копить. Он сверился с засаленным блокнотом, где были записаны товары, и ускорил шаг.
3
Вечером в тесной столовой все, с трудом уместившись на кожаном диване, пили чай. Крепкий, горячий, один стакан за другим, с ломтиком лимона и сахаром вприкуску, до тех пор, пока Ада не засыпала прямо тут же, сидя на стуле. Дверь в кухню была все время открыта, оттуда тянуло дымом от плиты. Там копошилась Настасья, гремела посудой, ворошила дрова в печке, время от времени то напевая, то полупьяно ворча. Она была грузная и оплывшая, босая, голова повязана косынкой. От нее сильно пахло спиртным, зубы у нее все время болели и щека была обмотана старым полинявшим
