Улица Космонавтов - Роман Валерьевич Михайлов

одном из снов, слившись с той реальностью, я осознал, что не могу двигаться — любое движение ведет к метафизическому дискомфорту, тошноте, рвоте сознания. В этот же момент пришло иное чувство, противоположное предыдущему: любое отсутствие движения ведет к рвоте сознания. Это схоже с обычной метафизической тошнотой: ты бежишь и от большого, и от малого, а когда осознаешь себя находящимся внутри малого и вовне большого одновременно — кричишь, и тошнота поет вместе с криком. Это лишь вход в очередную хату. Схождение с ума — конечная хата, которой нет в осознании. Схождение с ума происходит в мгновение осознания существования «схождения с ума». Это мгновение, когда все мыслимые фобии и страхи собираются в одной точке, когда не остается крика, и живет осознание, что даже самоубийство невозможно — ты уже не жив, и не мертв, ты вне Любви, ты вне Свободы! Это длилось несколько мгновений.

А психиатрию мы обсуждать не будем. Вы прилетели на цветках, как насекомые, как нежные животные с маленькими миленькими мордочками, а не как врачи или учителя логики, прилетели, не чтобы лечить или учить мыслить, а чисто поболтать с корешем — спокойно и чинно.

Вы сами все это знаете. Обычные отделения заполняются людьми депрессий. Многие прибывают после большого горя, говорить они не хотят. Они там спят. Женские же отделения — это практически чистая депрессия. Это отловленные после попытки суицида девушки, в результате разочарования в своей любви, это женщины-алкоголички, безумные старушки, у родственников которых не хватает сил на них смотреть день за днем.

Огромная жирная тетка, без волос и лица, с головой во всю комнату и телом на несколько этажей, приходит и насилует тебя день и ночь. Насилует не страстно, а тяжело, просто наваливается своей жидкостью и вдавливает в кровать. И ты понимаешь, что еще немного, и мозги превратятся в похлебку. Двигаться под этой тяжестью не можешь — слишком бессмысленно и суетно. Остается вдавливаться в кровать все глубже. Да, ничего страшного, пусть насилует, лишь бы не быстро, а медленно — нормально. Когда просыпаешься, видишь зеленый свет в коридоре, о, уже утро, новая порция колес готова в таком стаканчике. Врачи — скрытые каббалисты. Они играют с цветами, а самые безумные из них тихо пишут буквы иврита на колесах, составляют каббалистические схемы, суют новые цветные комбинации своим пациентам, наблюдают за ними, играют с цветами дальше. Итак, примешь стаканчик, пошатаешься пару часов, посидишь на кровати туда-сюда, чтобы только не быстро и… в сон, навстречу с жидким миром. О, да, ты лежишь в точке, на точке, с точкой, где свершались дела, где другие неноры десятилетиями смотрели сны про жидкое существо, трахающее их мозги и нервные клетки. Насколько понимаю, ощущение того, что кто-то большой, спокойный, без лица, просто с телом, придавливает тебя на кровати — это не ощущение одинокого фантазера, это общий опыт многих лежавших. Видимо, один из цветов в стаканчике дает такую жизнь.

Когда корешок возвращается с дур-ходки, он, как правило, угощает друзей. У него с собой куча колес, рецептов. Они катаются на колесах вместе, весело. Высыпаешь горсточку белых кружочков интересующимся друзьям.

— А-а-а-а, какие сны после твоих колес снились. Слушай, дай-ка еще, досмотреть сны то надо, а то все оборвалось не по делу.

И вот, дорогие Сидор, Валера и дядя Алик, самая смешная точка. Ты понимаешь, что эта психоиндустриальная лабуда не работает. Банально не работает. А дальше. Ты идешь по улице в белых штанах навстречу солнцу, как барин Сергей Сергеич Паратов — владелец пароходов, на нереальных понтах — в ушах легкая техно-попса, в руках сетка с продуктами из магазина. Идешь, и перед тобой бытие расступается, собаки приветственно кивают, насекомые кружат около, но не кусают. Ницше остался там, сидеть и тупить на свои слюни, а ты завладел пароходами и надел белые штаны.

28. Начало книги о райских животных.

Ну вот, как обещал.

Коровка. Живет на юго-западо-северо-востоке рая.

Козочка. Живет на западо-северо-востоко-юге рая.

Овечка. Живет на северо-востоко-юго-западе рая.

Лошадка. Живет на востоко-юго-западо-севере рая.

Часть 3.

29. Опыт. Дождь.

Здесь рядом это случилось. Акус — человек опытный, прошедший не одну тюрьму и зону, видел его взгляд? Жесткий, четкий, в душу. Он может сесть с человеком, разглядеть в нем все слабости, все тухлости, туда и стукнуть. Пальцем в живот стукнет, кишки на палец намотает, разложит по уму, что тот неправ. И вот, Акус пришел рано утром. Когда еще не светло, но уже и не темно. Вышел ему навстречу огромный человек, в аккуратном костюме.

— Ты кто? — спросил Акус.

— Не живой, не мертвый.

Они простояли несколько минут, сверля глазами друг друга. Никто не решился дернуться. Акус покойников-то опасался, не знал, как их прихватывать. А покойник тоже увидел, что Акуса так просто на понт не взять. Так и разошлись. Уважили друг друга.

Мы шли по вечеру в сторону космонавтского кладбища. Душман рассказывал разные истории о встречах с покойниками.

— А мне кажется, что у них время совсем по-другому воспринимается. Если какой-нибудь покойник обитает лет триста около определенного места, это не означает долго, вернее, это может быть очень долго, а может, совсем недолго. Вряд ли они «ждут». Когда ты рассказывал про покойного отца за шторкой, ведь ты не говорил об ожидании. Он пришел, показался, исчез, но никого не ждал. Никаких «подожди», «я скоро», «ну, сколько тебя ждать». Там другое время.

— А как ты с умершим дедушкой общался?

Когда в детстве все взрослые уходили из комнаты, я падал головой в подушку, чтобы ничего не видеть вокруг. Было страшно. Чувствовалось присутствие другого мира — в каждой капле, в каждой пылинке. Боялся портретов на стенах, отражений в мебели, в зеркалах, в посуде. Детские фобии и страхи — самые чистые, проявляемые из чувствительности и самой метафизики, а не из опыта. А с дедушкой можно было общаться посредством телесных знаков и волшебных слов.

— Дергался в сторону ветра и произносил одно слово несколько раз, но это слово говорить не буду, оно из скрытого языка.

Был один знакомый в детстве, грыз свои