У медуз нет ушей - Адель Розенфельд
Он любил путешествовать, а я этого терпеть не могла. Мне прекрасно помнилось, что «уезжать — значит чуть умирать»[18]. Я расспрашивала о его пристрастии к далеким краям. Мне никогда не удавалось читать по губам тех, кто говорил на английском: все их слова проглатывались.
Я вглядывалась, а они вечно исчезали за языком, смывались слюной, будто пеной морского прибоя.
Уж не знаю, то ли от потока слов его голос смягчился и сделался менее шипящим, то ли непринужденность сказалась на его речи, но теперь я понимала все, что он говорил.
Он чувствовал себя комфортно только в поездках, потому что для иностранца не понимать — это нормально.
— А здесь сплошь раздражение и подозрительность.
Я молча согласилась.
Потом он спросил, одна ли я живу. «Не совсем, — сказала я ему, — у меня есть солдат и собака, а с недавних пор, думаю, и еще кое-кто есть».
Его взгляд опустился мне на живот.
Я рассмеялась над его заблуждением.
И пояснила: «Я не одинока».
Соизмерив наши различия, мы расстались. Он был членом ассоциации глухих на левое ухо и носивших слуховой аппарат — в правом, которую спонсировала компания Ataviar, в это сообщество, как утверждалось, входили участники со всего мира. Я же лишь когда-то давным-давно состояла в клубе для детей, страдающих сердечными заболеваниями, да и то с единственной целью — чтобы иметь возможность катать в кресле-каталке по каменистым дорожкам Венсенского леса любовь моего детства.
Знакомство со слабослышащим не дало мне ничего — очередное несовпадение. Между нами было столько же отличий, сколько между черной и усатой синицами. Столько же разных способов приноравливаться к ситуации.
Я чувствовала себя мешком костей, который треплет ветер, и, чтобы не упасть, пыталась не дать суставным сочленениям развалиться. Во дворе своего дома я заметила огонек сигареты, затем силуэт со склоненной головой и сгорбленной спиной, похожий на застывшего канатоходца, которому предстояло перенести через пропасть громоздкую вонючую поклажу, здоровенный мешок мусора, закинутый за плечи, — это оказался силуэт моего друга-соседа.
Он как будто меня не замечал, я подошла к нему, все также держащему на спине мешок с мусором. «Привет!» Он ничего не ответил, но теперь и я толком не узнавала своего друга: какие-то его черты еще сохранялись, но лицо исчезло, на нем больше не было ни глаз, ни носа, ни рта. Передо мной предстало нечто, напоминающее йогурт с вмятинами от ложки на поверхности. Я быстро пошла прочь, и мне показалось, будто то, что я приняла за громоздкий вонючий мешок, стало оживать и оттуда полезли вертлявые визжащие обезьянки, которые принялись меня обзывать.
Витки лестницы заглотнули этот леденящий душу образ, и, добравшись до квартиры, я поспешила захлопнуть входную дверь. В гостиной, кроме солдата с собакой, находилась та женщина из павильона с гербарием, которая отрекомендовалась ученым-ботаником. Когда я села на диван, то услышала ее высокий, ясный и певучий голос: «Он произрастает только в заброшенных местностях, официально не существующих, не нанесенных на карту».
— О чем вы говорите? — перебила я ее.
— О мыслике блуждающем, — ответила ботаничка, — вне дикой природы его хлорофилловая структура разрушается. До настоящего времени изучать его за пределами призрачных территорий, считающихся его биотопом, было невозможно. Он распространяется только на нетронутых землях, богатых антивеществом, в кратерах комет, иногда в местах, где в стародавние времена бушевали войны, или же на территориях, не нанесенных на карту, — в картографических лакунах.
43
Пришли результаты генетического теста, который входил в план обследования и позволял определить, можно ли мне проводить имплантацию.
Не было ничего.
Никакого заболевания.
Никакого объяснения тугоухости и потери слуха.
Абсолютно никаких объяснений тому сбою организма, из-за которого все перестало работать.
Все по-прежнему оставалось блуждающе-туманным.
44
В мэрии я читала статьи, посвященные архивам. Никто меня не заставлял — интерес возник сам собой в процессе работы с реестром признанных погибшими по итогам Первой мировой войны. Я пробегала глазами столбцы газетного текста, будто от них зависела моя жизнь.
Вот так я и наткнулась на материал, озаглавленный «Прошлое ускользает».
В нем рассказывалось о том, к чему приводят попытки перенести архивы в Интернет: прошлое от нас ускользает, а сведения о будущих событиях хранить и записывать будет еще сложнее — из-за хрупкости носителей информации, их чрезвычайной недолговечности мы погружаемся во все более глубокое забвение.
Я рисковала однажды обнаружить, как всё, что я не внесла в свой звуковой гербарий, навсегда пропало из моих ушей.
Вернувшись домой, я торжественно передала страницы своего гербария ботаничке: возложила их, как подношение, к ее ногам, тем самым совершив, как я полагала, хитроумный анимистический обряд, в ходе которого повседневные звуки, описанные мной на бумаге, со временем преобразуются у нее в реальные и снова перейдут ко мне.
Она приняла подношение и заверила, что будет бережно хранить звуковой гербарий рядом со своими воображаемыми растениями.
Тут разразилась гроза.
Квартира
Название: гроза
Название на латыни: tempestas
Широта: 48,866667
Долгота: 2.333333
Ледяная шапка над пламенем
45
Я вспомнила, что именно гроза разрушила мое детство.
Именно она поселила во мне мысль о конечности бытия. Тягостно осознавать, что все может перестать быть прежним, что-нибудь случится и уничтожит привычный мир, превратит летний день, наполненный детскими криками, с липнущими к ресницам былинками, в наимрачнейшую одинокую ночь, в которой ты дрожишь, сидя на бездушном стуле, и глядишь, как тени поглощают ветви деревьев, ручей и крыши домов.
Я поняла, что в грозу взрослые переставали быть взрослыми, они превращались в безжизненные, выпотрошенные, разломанные куклы. Гроза искажала
