Восставшая из пепла - Николай Иванович Ильинский
Еще дружнее заработали зенитки, небо покрылось рваными клочьями белого дыма — следами разорвавшихся снарядов на разных высотах. По всему Сталинградскому фронту именно зенитчики 112-й дивизии славились тем. что до последнего стояли на своих позициях, отражая налеты вражеской авиации на расположение дивизии. Такая какофония откровенно радовала сердца и души красноармейцев. Доволен был и Званцов.
— Как говорится, мы вышли сухими из воды! — Взводный подходил к каждому бойцу и задавал один и тот же вопрос: — Не задело? — Затем он склонился над щупленьким рядовым Ферапонтовым, который смотрел вверх на несколько скуластое лицо старшины Пидоренки и хитро усмехался.
— А что с ним станется, товарищ лейтенант! — возвышался своим ростом и над лейтенантом старшина. — Наш Ферапонтик, как угорь, из любых лап фашистов ускользнет.
— Когда плыл, не упустил винтовку в воду? — не то в шутку, не то всерьез вдруг задал вопрос лейтенант солдату…
— Не-а, — поднял Ферапонтов с травы винтовку, которая со штыком была намного выше его.
— Устал?… Вижу, устал… Главное, жив остался… Как тебя звать? — вдруг спросил Александр — фамилии своих подчиненных он помнил, а вот имена не всех.
— Сысой, товарищ лейтенант… Сысоем Кондратьевичем меня величают, — ответил солдат.
— О, величают! — глаза Званцова засветились огоньками и на губах появилась улыбка. — Правильно, каждого бойца надо именно величать!.. Каждый красноармеец взвода достоин этого прекрасного слова… Особенно после такой мясорубки!
— Да, это не переправа была, а кошмар, товарищ лейтенант, — почти двухметрового роста здоровяк Сидоренко на своих плечах переправлял раненых бойцов на противоположный берег реки. — Сколько жив буду, этот ад не выветрится из моей памяти…
— Не ад, старшина, а подвиг, — ответил ему промокший до нитки Званцов. — Нам в этом кошмаре удалось сохранить людей…
Взвод, неглубоко окопавшийся, ибо сильно зарываться не было сил, занял удобную позицию для отражения немцев, если они тут же вздумают плюхнуться в воду. Медсестра Верочка Дроздова, тоже промокшая насквозь, но ухитрившаяся в сумке каким-то чудом сохранить сухим бинт, мазала йодом и перевязывала небольшие раны у бойцов, а тяжело раненых отправляла в медсанбат. Но таких во взводе оказалось совсем немного. Легко раненые вообще отказывались покидать взвод, не представляя своего существования вне его пределов.
— А самих вас нигде не задело, товарищ лейтенант? — подошла она к Званцову, ее милая улыбка еще сильнее обозначила ямочки на щеках. — А то давайте перевяжу, — кокетливо встряхнула она белокурыми кудряшками, довольная тем, что взвод в такой круговерти не понес больших потерь и среди ран у красноармейцев было больше царапин.
— Спасибо, Верочка, — улыбнулся Александр, что очень обрадовало медсестру: обычно он, обращаясь к ней, говорил не иначе как «сержант Дроздова». Более того, взводный даже, несмотря на сложную ситуацию, попытался шутить: — Вашими гипократовыми молитвами — я неуязвим. …
Верочка понимала более-менее веселое настроение своего командира: взвод благополучно преодолел реку Чир и теперь на другом берегу готовился сдерживать натиск превосходящих сил противника.
В ходе боев красноармейцы все больше приобретали боевой опыт, глубже разбирались в повадках захватчиков.
— Самые трусливые в немецкой армии танкисты, — рассказывал своим бойцам Званцов. — Заметили, фашистские танки никогда не начинают атаку без поддержки пехоты и авиации… Стоит отсечь пехотинцев, как танкисты, по-моему, напрочь теряют самообладание, куда девается их смелость и быстрота действий.
Но и пехота больше пряталась за броней танков. Хорошо вооруженные автоматическим оружием, пехотинцы не жалели патронов и стреляли часто в пустую.
— Посылают пули за молоком в Дойчланд, — шутили наши красноармейцы.
А уж рукопашную, грудь на грудь, глаза в глаза, немцы просто не выдерживали.
Все это замечала и Верочка. Однако тяжелые пути отступления, ожесточенные оборонительные бои и контратаки, которыми славилась 112-я стрелковая дивизия, непрестанные налеты вражеской авиации, смерть знакомых и незнакомых красноармейцев не могли погасить в ее еще юном сердце огонек, который неожиданно вспыхнул в нем в ту минуту, когда она пришла во взвод после окончания специальных медицинских курсов и увидела лейтенанта Званцова.
Война застала Верочку в медицинском училище, и она, не задумываясь, как и большинство ее подруг, попросила отправить ее на фронт. И надо же было так случиться, что впервые в жизни, в чрезвычайно трудной военной обстановке к девушке пришла большая, настоящая любовь. Теперь на память ей часто приходили романтические пушкинские строки, заученные еще в школьные годы:
И в сердце дума зародилась;
Пора пришла, она влюбилась.
Так в землю падшее зерно
Весны огнем оживлено.
Давно ее воображенье.
Сгорая негой и тоской.
Алкало пищи роковой;
Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала… кого-нибудь,
И дождалась… Открылись очи;
Она сказала: это он!
Эти волновавшие ее строки были записаны в заветном блокнотике, который Верочка всегда носила в своей полевой сумке, предназначенной для бинтов, йода и других медицинских вещей. Хранила эти стихи от чужих глаз, как свое первое любовное послание. И всем поведением своим она старалась не выдавать свои чувства к лейтенанту. Это было трепетное, неизъяснимо-прекрасное чувство, от которого, как весною снег, таяло в груди сердечко и душа наполнялась до краев надеждой и мечтой. К сожалению, любовь медсестры не получала должного ответа. Командир взвода был вежлив с ней, предупредителен, однако взаимоотношения между ними оставались в тесных рамках воинских обязанностей. И бойцам взвода сложно было понять, почему Званцов не отвечал на очевидный душевный призыв медсестры, этого юного, совершенного создания природы, от одного вида которого у многих бойцов и командиров начинала кружиться голова. Верочка искренне считала, что виною всему была война. Но она ни разу не слышала, как Александр во время даже короткого привала, видя во сне знакомые лица и шевеля губами, тихо, еле слышно произносил одно и то же имя: «Таня».
После одного ожесточенного боя Званцова вызвали в штаб полка.
— Принимай батальон капитана Улетова, — приказали ему.
— А… а… капитан?! — не понял Александр.
— Улетов погиб, разве ты не знаешь?… Есть приказ, коим ты назначен командиром батальона… Кроме того, ты отныне — старший лейтенант… Слушай, Званцов, почему полковник Сологуб так к тебе благоволит, а?
— А вы у него и спросите, стратеги! — отмахнулся новоиспеченный комбат, чувствуя себя несколько виноватым, что до сих пор не знал о гибели капитана Улетова, в батальон которого входил и его взвод.
Весть о его назначении быстро разнеслась в полку.
