Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов
Он удалялся от привокзальной площади, погружаясь в тихие горбатые улочки с высокими заборами, одноэтажными бревенчатыми домами, за которыми стыли пустые сады, сугробы, висела синеватая мгла. Фонарей становилось меньше, из оранжевых они превратились в холодно-белые, окруженные радужной пылью. Окна в домах светились желтым медовым цветом, и за одним из них, сквозь открытую форточку, старомодно и трогательно звучал рояль.
Белосельцев увидел, как из калитки, неся небольшие кульки, выскользнули две тихие женские фигуры в долгополых юбках. Торопливо, безмолвно пошли, от фонаря к фонарю, возникая и пропадая, и, когда они отдалились, Белосельцеву почудилось, что в руках у них затеплились свечи.
Еще двое, на этот раз мужчина и женщина, звякнули щеколдой, вышли из калитки, оба с кульками. Она поскользнулась, и он заботливо ее поддержал. Они пошли по улице догонять первых двух, и опять Белосельцеву показалось, что они, остановившись ненадолго, зажгли свечи и понесли их, заслоняя ладонями.
Он шел вдоль заборов, достигая перекрестков, где сходились похожие улочки с одинаковыми сугробами, дощатыми изгородями, заснеженными домами. Из проулков появлялись люди, поодиночке, по двое, по трое, неся небольшие свертки, сумки. Тянулись все в одну сторону. У многих в руках были зажженные свечи, которые они поместили в прозрачные пластмассовые бутылки с отрезанными донцами. Ветер их не задувал, и они туманно теплились, как китайские фонарики. Кто-то рядом тихо и благостно запел псалом.
Он не понимал, куда направляются люди, и в какое странствие они снарядились, и зачем у них в руках свечи. Но его влекло вслед за ними. Прибавив шаг, он сделал вид, что знает, куда идет, что принадлежит к ним, что увлекаем той же, что и они, невидимой силой. Пожалел, что в руках у него нет свечи.
Скоро из людей образовалась процессия. Во главе ее оказался священник в серебряном облачении, надетом поверх пальто, отчего он напоминал расходящийся книзу колокол. В руках у него был крест, который он прижимал к бороде. Священник негромко и протяжно пел, над его головой несли резной разноцветный фонарь и колышущуюся, шитую серебром хоругвь. В процессию с разных сторон вливались люди, зажигали свечи. Множество теплых огоньков волновалось, текло вдоль заборов, подымалось на горки, сливалось в снежные ложбинки.
– Сегодня нездоровилось чтой-то. Вроде бы жар был. Не знаю, входить-нет в реку? – раздался рядом озабоченный голос. И другой ответил ему:
– Не бойся, милый. Кто в крещенскую реку войдет, никогда не заболеет. Входи смело, наутро будешь здоров.
И Белосельцев понял, что процессия направляется к реке, где предстоит водосвятие.
Город кончился, и под кручей в ветреной мгле открылась река, черная, незамерзшая, окруженная туманной белизной, в испарениях, сквозь которые едва заметно, словно искра в черном кварце, текла вода. Люди сгрудились на высоком берегу, робея от высоты и ледяной безмолвной реки. Осторожно стали спускаться вниз, иные поскальзывались, падали, сползали по скользкому насту. Им помогали подняться, и скоро весь берег был в золотых крапинах, трепетных огоньках, и в разных местах, уносимые ветром, зазвучали песнопения. Священник, невидимый во тьме, неразборчиво гудел, рокотал. Его место обозначал резной драгоценный фонарь, напоминавший волшебное, спустившееся низко светило.
Белосельцев испытывал благоговение, любовь к этим безвестным людям, что были ему братья по рождению и проживанию жизни, откуда они все непременно уйдут. Уплывут, как огоньки, по черной реке. Но сейчас они вместе, в сердечном единении, среди снежных русских пространств с ночной метелью и летящей с неба росой, и такая чистая боль, и сладость, и упованье.
Священник закончил читать, и фонарь, следуя за ним, отразился в реке, словно стал растворяться, и от него потекли золотые, красные, зеленые струйки света. Туда, в разноцветную воду, был опущен крест. Белосельцев не видел креста и священника, но почувствовал, как вода наполнилась дыханием, бестелесной силой, стала шире и выше, и течение разносило этот благой дух по ночной реке, мимо снежных круч, наклоненных ветел к далеким лесам и туманным, дремлющим в снегах деревням.
Люди стали разделяться надвое, на мужчин и женщин. Они разбредались в разные стороны по берегу. Разворачивали кульки и свертки, стелили на снег простыни, укладывали на них полотенца. Начинали раздеваться. Босые, стали топтаться на снегу, креститься, боязливо идти к воде. Иные держали свечи, иные пели. Белосельцев видел рядом поющего бородатого старика с костлявыми руками и запавшим животом. С ним рядом топтался отрок, стройный и длинноногий, с худой шеей и круглой, как цветок, головкой. Одно лицо показалось ему знакомым, но он не успел разглядеть его в темноте. Еще один голый человек, осторожно ступавший по снегу, щупающий босой стопой наст, показался знакомым. Белосельцев всматривался в него, но тот прошел мимо, тихо охнул, ступив в ледяную воду, слабо забелев среди темных испарений реки.
Люди шли в реку, ахали, погружались, выныривали. Кто-то пустил по воде полешко с горящей свечой, и она медленно плыла по течению, теплилась, превращаясь в туманный золотой одуванчик.
Белосельцев медленно разделся. Сложил на снег кожаную куртку, сверху опустил на нее остальную одежду. Остался нагим, окруженным холодной ветреной тьмой. На плечи, на живот падал невидимый снег. Босые ступни чувствовали жгущую корочку льда, ломко оседавшую под тяжестью. Мимо него в реку шли белеющие люди, наполняли воду своим теплом, дыханием, и ему казалось, что он знает этих людей. Они были теми, что жили в этом маленьком городке, и теми, что никогда здесь не жили, давно умерли, но теперь появились, чтобы занять свое место в бесконечной реке времени. Здесь, на водах, сошлись великие и малые, грешники и праведники, цари и слуги, великие постники и смолитвенники, и великие бунтари и смутьяны. Среди огоньков, плывущих по течению, был его отец, убитый под Сталинградом, и его мать, прожившая вдовой долгие десятилетия. Теперь, молодые, белотелые, словно ангелы, они шли в воде рука об руку. Мимо прошла его бабушка, распевая псалом, держа в руках маленькое Евангелие с золотым обрезом. Тут были его прабабки и прадеды, и тот легендарный основатель рода, полумифический Тит, чей строгий и спокойный лик украшал фамильный альбом. Здесь был Николай Николаевич, русский пророк, и его ученик Серега, живой, вдохновленный, и они оба тихо пели священную песню. Он узнавал среди идущих по водам своих боевых друзей, не вернувшихся с войн, и прелестных женщин, которых
