Из Венеции в осень - Наталья Шемет
Есть женщины, как ломовые лошади, тянут лямку, из сил выбиваются, света белого не видят. Все делают сами, все и за всех, на работе и дома, и развращают своей самостоятельностью человека, который рядом. И он не чувствует себя мужчиной, и она глубоко несчастна.
Есть женщины-паучихи. Они умело плетут тончайшие сети, заманивая мужчин, да и не только мужчин – всех, кто нужен. А потом, высосав человека до капли, выбрасывают пустую оболочку за ненадобностью. Мужчина, расставшись с такой женщиной, еще ходит, и говорит, и работает: только жизнь ему в тягость, и сил больше нет.
А есть женщины – бабочки: порхают по жизни, приносят радость, но нигде не задерживаются надолго. Такие женщины рождены нести в мир красоту. С ними приходят свет, и лето, и тепло, и счастье. Но не могут долго оставаться на одном месте: иначе просто гибнут. Если ты любил ее, лучше отпустить бабочку. Можно, конечно, поймать, засушить, проткнуть булавкой и приколоть к рамочке, но счастья от этого никому не будет. Лучше отпустить: она была рядом столько, сколько могла, – теперь ей пора лететь на свободу, а потом прибиться к другим берегам.
Он все это знал.
Прекрасно знал, что та, которая была с ним рядом, принадлежит к семейству бабочек и рано или поздно оставит его. Но не хотел об этом думать, слишком любил. Втайне надеялся, что, обретя уютный дом, бабочка не захочет его покидать и останется навсегда.
Но бабочка никогда не превратится ни в пчелу, ни в наседку, ни в кого другого – как ни крути. Бабочка может стать только мертвой бабочкой. Он хотел бы остановить ее, но удержать бабочку можно, только если оборвать крылья или посадить в банку. В том и другом случае она погибнет. А этого он допустить не мог. Слишком любил. И поэтому, с тоской представляя, что станет с его собственной опустевшей душой, с его раскалывающимся на части миром, отпускал.
Она уходила, смеясь: в ней не было ни зла, ни обмана. Не было в ней ни обиды, ни гнева – просто уходила дальше, туда, куда хотелось лететь, чтобы снова и снова дарить красоту и тепло. Она уходила, не раздумывая: в светлой душе не было сомнений, они попросту были ей чужды.
Нежно коснувшись его лица, легонько клюнув губами в колючую с утра щеку, подхватила небольшой чемоданчик и, лучезарно улыбнувшись, выпорхнула на улицу. Мужчина почти ничего не чувствовал: он знал, что это скоро случится, сердцем уже давно бабочка была далеко.
Он вышел следом: мир распался на две части. В одной были музыка, легкая воздушная музыка, и свет, и яркие краски. Этот мир удалялся от него с каждым ее шагом. В другой части оставался он. Серая безжизненная пустота, боль и тоска безжалостно наступали, заполняя каждый метр освободившегося за ней пространства. Свет, сопровождающий бабочку, удалялся, и, казалось, что вдали он светит все ярче и ярче – нет, просто слишком силен был контраст уходящего света и наступающей темноты.
Мужчина стоял, понурив голову, и, казалось, даже не смотрел вслед. А она шла и не оборачивалась, зная, что впереди у нее водоворот событий, море удовольствия и масса развлечений; уходила, ни на мгновение не задумываясь о том, что станет с ним. А что же случится с ним? Ее сердцу, не способному на глубокие чувства, не дано постичь, что у другого человека может быть горе, беда, что люди порой глубоко и трагично переживают расставания и что от безответной любви, пожалуй, можно даже умереть.
Подул ледяной ветер. Лето закончилось, а осени он и не заметил за постоянным ожиданием расставания с дорогой ему бабочкой. Последние теплые дни угасали – они уходили вместе с покидавшей его любовью.
Ее походка была так легка, что казалось, будто ноги вовсе не касаются земли. Тонкие руки бережно касалась черных деревьев, которые тянули к ней обнаженные ветки. На ходу целовала последние увядающие цветы. Неопрятные бурые листья еще спешили за летящим над землей подолом длинного струящегося платья, в тщетной надежде получить напоследок немного тепла. Они цеплялись за край ее одежд, но, обессиленные, не могли удержаться и неподвижно замирали акварельными мазками на остывающей земле. Холодный ветер подхватывал их и уносил прочь, или бросал под ноги стоявшему на пороге дома мужчине.
Она уходила все дальше. Ее силуэт становился все меньше, все тоньше, яркие одежды бледнели, пока не растворились в холодном воздухе. Невидящим взглядом мужчина смотрел вслед – до тех пор, пока глаза не начали слезиться.
Ветер дул с севера. В нем слышался еле уловимый звон бубенцов. Зима спешила занять свое место. Когда в воздухе закружились белые звездочки, он поднял лицо вверх. Первые снежинки почти не ощущались замерзшей кожей.
Закрыв глаза, мужчина долго стоял под вьюжным небом. Снежинки медленно падали на волосы и не таяли. Опускались на лицо и стекали по щекам холодными слезами.
Мужчина вернулся в опустевший дом. Что будет дальше? Здесь все дышало ею, хранило следы ее прикосновений. Жизнь продолжалась, и все будет по-прежнему. Только без нее. Его бабочка оказалась огненной – опалила ему крылья, и он теперь не может не то что летать – не может толком передвигаться. Только ползти.
Увидев в зеркале отражение, он грустно улыбнулся. В темных волосах блестели серебристые пряди – последнее напоминание об улетевшей бабочке. Оторвавшись от созерцания, мужчина отправился на кухню. Недолго думая, налил стакан водки. «Никогда не пей горького вина, – вспомнил он слова бабочки, – пей вино веселое». Но сейчас это было лекарство, бальзам для разбитой души. Средство от всепоглощающей печали.
Горький напиток добавил горечи словам: «Я все знал с самого начала».
Одного он не знал наверняка.
Мужчина не знал, что где-то рядом, совсем близко, ждет своей минуты женщина-пчелка, и страдает, и любит… его. И когда он опустится до самого дна в своем отчаянии, придет занять место улетевшей бабочки, а он не в силах будет оттолкнуть любящую руку, предлагающую помощь. Примет с радостью и надеждой.
Пчелка придет, чтобы остаться навсегда. Она знает, что мужчина будет помнить свою бабочку, но… О чем вы говорите, у пчелки слишком много дел, чтобы бороться с призраками. Когда их не замечаешь, они теряют силу. Надо только жить, жить полной жизнью, дышать полной грудью,
