Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов

Анфилада жестоких заговоров, уходящяя в будущее, в бесконечность, захватывающая все большее количество людей, целей, другие, более мелкие проекты и заговоры, та упрямая и беспощадная воля, что стремилась овладеть всем миром, управлять таинственной, необъятной жизнью не только людей, но и облаков, хребтов, мерцающих звезд и светил, – эта спроектированная глобальная машина была обречена. Она находилась в противоречии с изначальным замыслом Творца, определившего начала и концы мира, положившего в основание Вселенной любовь. Эта божественная любовь управляет звездами, облаками, душами людей, медленно и неуклонно, сквозь все катастрофы и злодеяния, сотворяющих рай. Как завещал Николай Николаевич. Как нашептал ему во сне ангел. Как пела ему на берегу вечерней Псковы с отраженным золотистым огнем Аня – судьба, которая так и не случилась. Как думала Вероника, с военной котомкой отправляясь на жестокую, спроектированную «Суахили» войну, чтобы спасать, врачевать, целить.

Проект обладал колоссальной мощью. На него работали разведки мира, его питали мировые богатства, ему служили самые сильные и дерзкие умы человечества. Но Белосельцев, одинокий и слабый, замурованный в толщу проекта, опекаемый зоркими стражами, под неусыпным контролем врагов, предчувствовал крах «Суахили». Он, Белосельцев, и был тем пределом, за который не шагнет «Суахили». Остановится беспомощно перед пузырьком света, что, подобно светлячку, витает в душе. В нем заключалось бессмертие, божественная красота, возможность небывалого чуда. Обращение времени вспять. Спасение любимых и близких. Оживление мертвой звезды. Воскрешение убитой бабочки. Задача его, Белосельцева, внедренного в «Суахили», состояла не в том, чтобы передавать информацию в центр, добиваться сбоев в компьютерной системе врага, наводить на его штабы точечные удары ракет. Его роль была в том, чтобы оставаться в недрах проекта, сберегая в себе пузырек божественного света, и тем самым препятствовать заговору, приближать его неминуемый крах.

Они приехали во Внуково, на правительственный аэродром, где у здания порта на влажном, голубоватом бетоне стояли два самолета, подготовленные к совершению рейса. Огромный президентский «Ил», белоснежный, с синей надписью «Россия», и белый двухтурбинный «Ту», среди пустоты ветреного поля, с желтой бахромой осенних сырых лесов. На стоянке автомобилей было тесно от лимузинов, толстозадых «Мерседесов», узконосых «Вольво», высоких мордастых джипов. Тут же расхаживали их хозяева, ожидая приглашения в самолет. Белосельцев видел, как они окружили Гречишникова, как бодро и твердо, на правах благожелательного руководителя, тот пожимал им руки, каждому говорил приятное и важное слово, отчего рассеянная и лениво фланирующая толпа наполнялась энергией, оживлением, готовностью осмысленно и слаженно действовать.

Он увидел здесь нескольких молодых генералов ФСБ, занимавшихся аналитикой, борьбой с терроризмом и политической оппозицией. Здесь был именитый телеведущий, который отличался резкой и оригинальной манерой – всегда слыл подопечным магната Зарецкого, но после смерти последнего легко, словно нарядная крылатая мушка, перескочил с подломленного цветка на другой, такой же медоносный и сладкий. Тут были политологи конкурирующих направлений, жарко и беспощадно уничтожавшие друг друга в телевизионных баталиях, но здесь, у самолета, собравшиеся в дружную стайку, в тесный кружок единомышленников. Среди гулявших, чуть особняком, с видом некоторого превосходства, прохаживался известный политтехнолог, слывший за серого кардинала, творца дворцовых интриг, пугавший думских депутатов бесконечными, сменявшими друг друга комбинациями, слухами, угрозами переворотов и конституционных реформ. Некоторые издали кланялись Белосельцеву, некоторые подходили и пожимали руки. Одних он узнавал, других едва помнил, третьи были ему незнакомы. Это была элита «Суахили», ее коллективный мозг, его «роза ветров», разносившая по всем направлениям семена заговора.

Сквозь открывшиеся ворота на территорию аэродрома, с затихающим выдохом сирены, меркнущим фиолетовым лучом мигалки, влетали машины. Из переднего тяжеловесного джипа, распахивая и не закрывая двери, высыпала охрана, с рациями, с тонкими проводками, уходящими в ушные раковины. Из второго ослепительно-черного лимузина вышел Избранник, маленький, легкий, похожий на пернатое семечко, подхваченное ветром, которое понесется над бетонным полем, жухлыми травами к багряно-желтому лесу и, взлетев к синим тучам, канет бесследно, так же легко, как было принесено в эту жизнь.

Все собравшиеся, увидев Избранника, потянулись к нему, словно к магниту. Не приближаясь вплотную, выстроились вокруг по силовым линиям, дугам и эллипсам, согласно закону магнетизма, управлявшему придворными свитами. Избранник улыбался им всем и никому в отдельности. Здоровался со всеми сразу, прижимая руку к груди, глядя сквозь них в далекие пространства, где блуждали лучи и синие тени. Лишь один Гречишников приблизился к Избраннику, обменялся рукопожатием, что-то негромко, наклонившись, стал говорить ему. Тот внимал, улыбался, послушный, согласный со всем наперед, но Белосельцеву издали чудилась в Избраннике странная отрешенность, невнимание к тому, о чем говорит Гречишников. Словно эти слова не имели для него смысла, а смысл имели блуждающие сквозь тучи лучи осеннего солнца, поджигавшие на далеких лесах красные и желтые пятна.

– Наш-то Избранничек входит во вкус. Еще не Президент, а летает на президентском самолете. Вот и охрану себе сменил. Сам, говорят, подбирал. – Копейко усмехнулся, прощая баловнику его детские шалости, как это делает умудренный воспитатель, в промежутках между уроками давая передохнуть воспитаннику.

– Надо пригласить к себе начальника охраны и положить ему второе жалованье, из наших рук. Так будет легче охранять, – хмыкнул Буравков, и оба они, повинуясь закону магнетизма, шагнули вперед, сквозь толпу, расположившуюся по силовым линиям на разном расстоянии от Избранника. Белосельцев остался один, наблюдая за тем, как с борта могучего спецсамолета с надписью «Россия» спускается летчик.

– Виктор Андреевич, – услышал за своей спиной Белосельцев. Оглянулся – перед ним стоял Кадачкин, круглолицый, синеглазый, с белесыми офицерскими усиками, отросшими после их последнего свидания. В его ухе, на прозрачной пластмассовой скобке, был укреплен миниатюрный микрофон с едва заметным, скользнувшим за ворот проводком. – Слушай меня внимательно и делай все, что я тебе скажу. – Он улыбался так, словно не приказывал Белосельцеву, а любезно расспрашивал о здоровье. – Сейчас мы сядем в машину, уедем отсюда, и ты не будешь меня ни о чем расспрашивать. А только верить мне, как своему другу, который уже два раза спасал тебе жизнь. Считай, что это третий раз.

Так же улыбаясь, он направился на стоянку, в скопление машин, подле которых расхаживали сдержанные, вышколенные водители. Усадил Белосельцева в зеркально-черную «Ауди», сам сел за руль. Ловко вывернул со стоянки, удаляясь от многолюдной свиты, все еще окружавшей Избранника. Кивнул, как знакомому, постовому у ворот, выкатил на шоссе. Быстро достиг главной, переполненной машинами трассы, но помчался не к Москве, а в противоположную сторону. Очень скоро свернул к обочине.

– Теперь ты выйдешь и двинешься пешком к автобусной остановке. Иди не быстро и, если можешь, прихрамывай. И приклей себе, пожалуйста, это, – он вынул из кармана пластиковый прозрачный пакетик