Восставшая из пепла - Николай Иванович Ильинский
— Я пушку так, — жестами показывал он, как воткнул свою винтовку стволом в сугроб и поднял обе руки, пытаясь сдаться русским. — Нo «Катюши» пух, пух, пух… Огонь!.. И я бежать, бежать, — жаловался Ласло.
— Ничего, жив остался и скажи спасибо судьбе, — широко перекрестилась сама и перекрестила Ласло Власьевна. — Ты добрый человечек и Господь тебя помиловал.
— А хочешь, предложил Митька, мы тебя спрячем, ни одна собака не найдет, а придут наши тебя даже в военнопленные не запишут… Мы расскажем им, кто ты такой А?
— О, нет, нет, — стал отмахиваться от такого предложения мадьяр обеими руками. — Немцы найдут и — шиссен! — вспомнил он немецкое слово «стрелять». — И вас всех шиссен… Нет, нет!..
И он по-прежнему нес службу охранника.
Все чаще и чаще в Нагорное заглядывали немцы. То раненых привозили. то уставших, измученных боями своих солдат на краткий отдых, размещали их по хатам, выгоняя, как правило, хозяев на мороз. Однако в хату Варвары Поречиной они не заглядывали. Ее облюбовал для проживания унтер-офицер Пауль Блюггер, один из заготовителей продовольствия для вермахта, короче говоря, занимавшийся открытым грабежом. Но и он выгнал вон из дома и Варьку и ее старую тетку Полину Трофимовну.
Мы же в сарае околеем, — жаловалась Варька, встретив на улице бывшего одноклассника Тихона. — Я-то еще как-нибудь выдержу, молодая, а тетя? Она зуб на зуб не попадает… И так круглые сутки, что делать, Тишка?
Тот беспомощно разводил руками, его семью тоже не однажды выгоняли из хаты.
— На все воля божья, Варварушка, — шепелявила тетка Полина Трофимовна.
Отец Варьки ушел на войну в первые же дни ее объявления и как в воду канул, ни одной весточки о себе не подал. Мобилизованные вместе с ним односельчане говорили, что он будто бы попал в окружение под Старой Русой, из которого мало кто вышел живым и здоровым; мать ее перед самой войной умерла от столбняка: на своем же дворе загнала в пятку ржавый гвоздь, кто-то посоветовал ей присыпать рану землей, что привело к заражению и кончине. И теперь Варька жила с теткой, сестрой матери, женщиной весьма набожной и очень переживающей за племянницу.
— Ты только побольше кутайся в тряпье, — советовала тетка племяннице, и личико-то, личико погуще вымазывай сапухой… Купанты приставагь не будут…
И Варька делала все так, как подсказывала Полина Трофимовна: совала руку в дымоход печки над загнеткой и вымазывала сапухой щеки, пока не становилась похожей на шахтера, тальке что поднявшегося наверх из забоя. И бродила она по двору, как тетка, опираясь на палочку, сгорбившись, в истрепанной пиши на голове, ни дать, ни взять — старушка. Словом, и она за время оккупации научилась, как и многие другие женщины и девушки, искусству маскировки.
Пауль Блюггер с нескрываемым презрением смотрел на эту грязную варварку. Он был хорошо упитанным на дармовых харчах, с большой совершенно лысой головой, крепко сидящей на толстой шее, сросшейся с широкими плечами, любившим не только плотно поесть, но и выпить шнапса. Осуществлять заготовку продовольствия для него было проще пареной репы: зайдя со своим неизменным то ли помощником, то ли денщиком Иоганном Шихом в какой-нибудь двор и увидев там поросенка, он, грозно вращая водянистого цвета глазами, произносил одно и то же слово:
— Дойчланд! — А если владелец животного не понимал, добавлял для ясности: — Германия!..
И с этой минуты поросенок становился собственностью Германии. Вдобавок Блюггер, выучивший знаменитое русское слово, требовал:
— Самогон!..
Если у кого таковой имелся, унтер-офицеру подносили бутылку с мутноватой жидкостью, которую он сначала внимательно изучал глазами, к чему подключался и Ших, затем заставлял глотнуть подателя этого напитка, а потом уж и сам пил в полной уверенности, что его не отравят. Таким образом, отобранные у местного населения продукты, Блюггер свозил в церковь, которая, несмотря нам все старания Свирида Кузьмича, не стала храмом, а превратилась в фашистский склад. Там заготовитель с немецкой педантичностью все переписывал, заносил в учетную книгу, готовил соответствующий отчет и подавал его по инстанции начальству.
Он часто заставлял или Полину Трофимовну, или Варьку, кто попадался на глаза, делать уборку в хате: подметать, вытирать окна, засаленный после пирушки стол, мыть посуду, собирать валявшиеся по полу пустые бутылки. Требовал, чтобы печь всегда была натоплена. Рубить дрова Варваре, по ее просьбе, всегда помогал Тихон, который жил на том же проулке, недалеко, в то время как хата Митьки находилась на другом конце села. Блюггер не раз подхваливал Тихона, а как-то раз так расщедрился, что даже дал ему немецкую марку.
Однажды после неудачной заготовительной вылазки по окрестным селам, сильно удрученный и по этой причине перебравший шнапса вместе с конфискованным самогоном, намного больше, чем мог выдержать его арийский организм, унтер-офицер, ввалившись в хату и споткнувшись о пустую бутылку, выкатившуюся из-под стола, заорал благим матом по-немецки, и этот его отчаянный крик услышали в сарае.
— Ой, Господи, Царю Небесный Иисусе Христе, сохрани и помилуй! — кутаясь в старый заплатанный полушубок, перекрестилась в испуге Полина Трофимовна. — Наш-то, наш как разоряется, никак кличет уборку делать в хате! — Ее знобило от холода, донимал приступ жара.
— Сиди, тетя, сиди, — Варька увидела, что тетка пытается подняться на ноги. — Я сама пойду приберу. — Она накинула на голову проеденную во многих местах молью шаль из грубой серой шерсти, которую нашла в углу чулана, надела на плечи видавшую виды стеганную куфайку, так в Нагорном называли телогрейку, и пошла через заснеженный двор в хату.
Пауль Блюггер, откинувшись спиной к стене, сидел за столом и недовольно бурчал, произнося неизвестные Варваре немецкие слова. Должно быть, как поняла она, ругался по поводу беспорядка в хате. Немец брезгливо посмотрел на ее испачканную рожицу. Варька, взяв веник, быстро смела на полу мусор, собрала и поставила в угол батарею пустых бутылок, нагибаясь и показывая Блюггеру круглый зад. Хмель и без того кружил голову унтер-офицера, а тут вдруг животные страсти его так накалились, что он вскочил с места как ужаленный — слишком давно имел он дело с женщинами и готов был броситься, как изголодавшийся бродячий пес на любой кусок брошенного мяса, даже на грязную старуху. Пошатываясь, немец сделал шаг к Варваре, ухватился за рукав
