Свента - Максим Александрович Осипов
Доехали быстро, не прошло трех часов, и он уже в кабинете Грищенко.
– Присаживайтесь, уважаемый.
Перед Сашей как будто совсем другой человек: рукопожатие крепкое, речь дается легко, и даже форма иначе сидит на нем. Усы блестят и топорщатся – нет, это не жалкий дознаватель Грищенко, а гениальный сыщик, Эркюль Пуаро.
Что он по телефону сказал про преступную организацию?
– Грищенко пошутил, – произносит мужчина, которого Саша вначале и не заметил, тот находился в темном углу у него за спиной.
Грищенко их знакомит:
– Адвокат Мишуков, защищает права задержанных. – Мишукову: – Почему это пошутил? А если мы опергруппу направим по месту их жительства? Что мы найдем? Листовки? Боеприпасы? Оружие? Без подкидонов, по чесноку!
– Без подкидонов – пустые бутылки от “Клинского”, – говорит Мишуков брезгливо. – Или от “Арсенального” крепкого.
Он рассмотрел адвоката – невысокий плотный брюнет лет сорока: острый нос, низкий лоб, зачесанные назад волосы – с такой внешностью мог бы играть сутенеров в кино.
– И нет у тебя никакой опергруппы, – заканчивает Мишуков.
Возможно, Мишуков с Грищенко одноклассники, и Мишуков – из тех, кто подсказывал нарочно неправильно, когда Грищенко отвечал у доски.
Тот сыплет номерами статей:
– 214-я – вандализм, 282-я – возбуждение национальной вражды, 244-я – надругательство над местами захоронения, – видно, что подготовился. Останавливается: – Александр Яковлевич, ваши родители боролись с фашизмом?
– Да, мать даже орденом Красного Знамени награждена.
– О, – восклицает Грищенко, – часть 2-я! До пяти лет!
Мишуков кривит рот:
– Двушечка. За разжигание – двушечка.
– А у отца вашего нет орденов?
Нет, у Якова Григорьевича орденов не было. Ему послышалось, или Мишуков в самом деле пробормотал: “Первый Ташкентский фронт”? Что ж, адвокат так и должен вести себя, провоцировать, возбуждать к себе неприязнь, вспомним фильм “Нюрнбергский процесс”. Запас Сашиного терпения все еще очень велик. Он просит подробностей: как их нашли?
– В ходе проведения оперативно-розыскных мероприятий… – начинает Грищенко, но Мишуков перебивает его:
– Да срали они в подъезде.
Оба? Одновременно?
– … Соседка полицию вызвала. Навалили кучу и нарисовали свастику на стене.
– Закажем графологическую экспертизу! – не унимается Грищенко.
– Какая тебе экспертиза? Они уже подписали чистосердечное. Петраков подписал. – Поворачивается к Саше: – Хотите познакомиться с нашими пассажирами?
Как, они тут? Грищенко с Мишуковым смеются: где ж им быть? Тут они, в обезьяннике.
– Можете врезать им, Александр Яковлевич, мы не станем мешать. – Саша не сразу понял, в чем состоит предложение Грищенко. – Врезать, ударить их кулаком, вот так. А хотите – локтем, ногой, только не по лицу.
– На себе не показывай. – Мишуков их пропускает вперед. – После вас, джентльмены.
За белой грязной решеткой на деревянной скамье напротив двери сидят два очень длинных, очень худых молодых человека совершенно ничтожного вида – с огромными конечностями и непропорционально маленькими головами. Ноги их в огромных ботинках достают почти до решетки. Оба смотрят на Сашу. Нет, Саша их не встречал. Он отводит взгляд.
– Встал, Петраков! – командует Грищенко и ударяет первого – того, кто сидит ближе к входу, ногой по голени. – Дебилы, – кричит он, – насрали на могилу кавалера ордена Красного Знамени!
Один из задержанных вскакивает со скамьи, другой от удара, наоборот, падает. Грищенко наступает на лежащего – тот стонет от боли, – сбивает ботинок ударом ноги, подвигает его к Саше.
– Как заказывали, Александр Яковлевич, 47-й.
– Прекратить избиение задержанных! – Саша и сам от себя не ждал, что способен на столь решительный тон.
Все молчат и не двигаются. Первым приходит в себя Мишу ко в.
– Вечер перестает быть томным, – объявляет он. – Готов подписать протокол? – спрашивает Мишуков у лежащего, присаживается на скамью, наклоняется. – Что? Нет, брат, сорян, фарш обратно не провернешь.
Саше нужно на воздух. Он выходит во двор – эх, умел бы курить, закурил. Но ему недолго приходится быть одному, Мишуков тоже вышел – ноги размять, подышать. Жалуется: душно там. Обводит рукой бесснежный пустой двор:
– Картина маслом. Плюс восемь градусов. Конец ноября, да?
– Послушайте, – говорит ему Саша. – Я потерпевший, вы адвокат задержанных. Независимо от того, как добросовестно вы собираетесь делать свою работу, посторонние темы давайте не обсуждать.
Вдруг – он даже не понял, откуда она появилась, – в ноги ему падает женщина в черном платке. Саша бросается ее поднимать.
– Отец, миленький, родненький, не губи! – кричит женщина. Мелко крестится, причитает, деньги протягивает: – На, чаю попьешь!
Выносить это нету сил. Вакханалия, достоевщина. – Не нужно мне денег. – Деньги, кричит, всем нужны! – Потратьте их на платного адвоката, – он все пытается поставить женщину на ноги.
Мишуков матерной руганью отгоняет ее от Саши, она забивается в угол двора, продолжает свою истерику на расстоянии.
– Володька, это Володька его подбил шастать ночами на кладбище. Знаю, – кричит, – падлюка, где ты живешь!
– Классика: просьба, угроза, взятка. У Петраковой – все вверх тормашками, наоборот. Личность известная, – объясняет ему Мишуков, – сестрой-хозяйкой работала. У них на больничке кроме белья и украсть-то нечего. Мать-одиночка – дали условный срок.
Снова они в кабинете Грищенко.
– Александр Яковлевич, хотите воды?
Да, воды. Саша крутит в руке стакан, собирается с мыслями.
– Не знаю, что тяжелее, вам это слушать или мне говорить… – нет, не то. – Я надеялся, всей душой, что виновные будут найдены. Теперь это произошло… – Так, ну, и? Он готов написать заявление? – Однако сажать их в нашу тюрьму…
Мишуков расплывается вдруг в улыбке:
– А в какой им сидеть тюрьме, Александр Яковлевич? Может, в голландской?
– Э… – мычит Грищенко.
Он как-то сник, стал похож на себя прежнего.
Мишуков приходит на помощь товарищу:
– Александр Яковлевич, виновность задержанных устанавливаем не мы с вами и не полиция – только суд. – Грищенко кивает в такт его плавной речи. – От вас лишь требуется написать, что именно вы увидели, придя на место захоронения ваших родителей, – он смотрит на фотографии: – уважаемого Якова Григорьевича и уважаемой Марии Ильиничны, в такой-то день и в такой-то час. Если желаете, можете указать, что испытали сильные нравственные страдания, и заявить иск на возмещение морального вреда. В тех размерах, которые сочтете достойными. А там – как решит суд. – Мишуков опять улыбается, широко.
У Саши хватает сил улыбнуться в ответ:
– В нормальной ситуации все бы так и произошло. – Встает: он должен идти.
– Не забудьте про орден Красного Знамени написать! – кричит Грищенко
