Жертва цивилизации - Аркадий Тимофеевич Аверченко
– Милостивый государь! Этто… этто… неслыханно!!! Этто…
Влюбленные обернулись, и Монументов в упор столкнулся с исковерканным злобой и бешенством, потемневшим лицом Катушкина.
– Что вам угодно? – изумленно спросил он.
– Как вы смели оскорбить меня действием? – прошипел Катушкин.
– Я, вас? Боже ты мой! Чем?
– Зачем вы швырнули мне в физиономию какую-то бумажную дрянь? Что я вам сделал?
Голос его стал визгливым и плачущим. Нижняя губа прыгала, угрожая каждую минуту отвалиться совсем.
– Помилуйте! Какая же это дрянь… – сконфузился Монументов. – Это конфетти. На балах существует такой шутливый обычай: осыпают этими кружочками друг друга.
– Не желаю я ваших дурацких обычаев! – шипел Катушкин, трогая потихоньку висящую на нитке пуговицу. – Вот есть бальный обычай: скакать козлом на потеху добрым людям или развратно целоваться за портьерой (голубенькая барышня покраснела) – так вы и мне прикажете скакать подобно млекопитающему козлу или лизаться за портьерой? Не желаю-с! Не желаю-с!
Вокруг них стала собираться любопытствующая публика.
– Чего же вам от меня надо? – спрашивал красный как рак Монументов. – Если желаете, я могу извиниться!
– Ага! Теперь извиниться! Обидят человека, наплюют, оскорбят действием человека, а потом – ах, извините, пожалуйста! Не нужно мне ваших извинений! Я этого дела так не оставлю.
– Чего же вы от меня хотите?
Катушкин обвел покрасневшими от злости глазами собравшуюся публику и поманил пальцем распорядителя вечера, беспокойно прислушивающегося к спору.
– Господин распорядитель! Надо мной учинено насилие… Будьте добры пригласить господина околоточного для составления протокола.
Распорядитель смущенно потер затылок и сказал, беря Катушкина за пуговицу:
– Ради бога, успокойтесь! Пожалуйте в контору, там полиция сделает все по закону.
– Что вы делаете?! – завизжал Катушкин. – Смотрите! Вы мне чуть не оторвали пуговицу! Смотрите – на ниточке держится! Что же это? Уже и показаться нельзя на люди! Один бросает в физиономию какими-то… предметами, другой отрывает пуговицы! Не желаю в контору! Меня здесь оскорбили – пусть здесь и составляют протокол.
Шум разрастался.
Музыка замолкла на полуноте.
Танцующие приостановились и потом сгрудились в кучу около голубенькой барышни, которая билась в истерике.
Быстрыми шагами в зал вошел околоточный, сопровождаемый двумя городовыми.
– Господа! Прошу разойтись. В чем здесь дело? Вы говорите: он оскорбил вас действием? Ваша фамилия, господин?
– И этого запишите! – визжал Катушкин. – Они здесь все одна шайка. Тот мне чуть не оторвал пуговицу, необходимую для соблюдения приличия внешности костюма, а этот бросал в лицо какими-то твердыми предметами. У меня есть свидетели, господин околоточный! Что же это такое? Сегодня он в меня бросил твердым предметом, а завтра бросит бомбу или какое другое взрывчатое вещество. А эта девица в голубом платье, которая притворяется плачущей, – его сообщница, господин околоточный. Не-ет! Я этого дела так не оставлю!
Катушкин визжал, хватался за лицо, которое, как он уверял, было ушиблено, и тер щеку носовым платком до тех пор, пока она действительно не стала производить впечатления ушибленной.
Домой чиновник Катушкин ехал удовлетворенный, без прежнего желчного чувства к танцующим и жалости за истраченный рубль. И даже оторвавшаяся таки в конце концов пуговица – не оставила в его душе тяжелого, неприятного осадка.
Солидное предприятие
Записки делового человека
Я – человек аккуратный.
Ложась спать, я каждый вечер аккуратно отрывал листок календаря и, аккуратно прочтя его обратную сторону, ложился в кровать, аккуратно каждую ночь засыпая.
Но однажды я нарушил этот прекрасный порядок, и все пошло к черту.
В тот несчастный вечер, с которого все началось, я, по обыкновению, прочел календарный листок, но почему-то не лег спать, а заглянул в следующий, честное слово, с той только целью, чтобы угадать, что мне придется читать завтра.
Назавтра я должен был пополнить свои знания способом американцев делать из бумаги дома́ – и это мне не понравилось.
Я заглянул в «послезавтра». Послезавтра календарь осведомлял публику о последних предсмертных словах разных великих людей, и эти афоризмы я читал уже в газетной «смеси» раз восемьдесят.
Огорченный, потерявший терпение, я углубился дальше.
Дни летели передо мной, как секунды, и, несмотря на то, что на дворе был снежный январь, я уже перелистал март, апрель и уже купался в горячих волнах жгучего летнего солнца.
В меню все время мелькала земляника со сливками, компот из свежих персиков и салат из помидор. Я чувствовал, что эта роскошь, при осуществлении ее, нанесет моему скромному бюджету тяжелый удар, и поэтому, миновавши «виноград и американскую дыню», я расстался с золотистой меланхолической осенью.
Теперь передо мной проносилась холодная снежная зима с заносами и вьюгами. Я благополучно подходил уже к веселому, жизнерадостному Рождеству, как вдруг на 18-м декабря споткнулся.
Я никогда не забуду этого дня.
Это было идиотское 18-е декабря…
Наверху было скромное благонамеренное изречение: «Старайся прожить свою жизнь хорошо, и тебе будет прекрасно житься», внизу было вкусное сытное меню, зато посредине…
Я прочел вот что:
АМЕРИКАНСКИЕ МИЛЛИАРДЕРЫ. Все миллиардеры начинали ни с чего! Ярким примером этого может служить популярный в Америке Джонатан Джонс, который в начале своей карьеры миллиардера слонялся оборванный, буквально без гроша. Найдя однажды на улице апельсинные корки, он отправился на главную улицу и аккуратно разложил их на мостовой, спрятавшись потом за углом. Многие прохожие, наступив на корку, скользили, он, выскакивая, поддерживал их, и ничего на это, кроме слов благодарности, не выручал. Но один солидный господин, поддержанный им, вынул из кармана четверть доллара и дал их галантному оборванцу. Джонс на эти деньги накупил немного дешевого товару и, разжившись, сделался миллиардером.
Дальше 18-го декабря я уже не пошел.
Ошеломленный, придавленный, я едва добрался до кровати и, улегшись на нее, провел ночь, не смыкая глаз.
Несколько апельсинных корок и… миллиардер! Вот они – сказки жизни…
Всю ночь мне грезилась яхта в Средиземном море, дворец в Пятом Авеню и конюшня, битком набитая арабскими лошадьми.
И над всем этим ярким солнечным пятном сияла одна жалкая апельсинная корка – тот ключ, который должен открыть волшебную дверь к яхте, дворцам и лошадям.
Всю ночь я не спал, а к утру у меня созрело непоколебимое решение.
Я решил сделаться миллиардером.
* * *
Утром я отправился в банк и взял для начала дела те три тысячи рублей, которые составляли весь мой капитал.
Этот день так же, как и следующие, я провел в самых отчаянных хлопотах.
Мне нужно было найти приличное помещение для конторы в тихом деловом квартале; заказать торговые книги и нанять несколько человек расторопных, смышленых служащих, которые бы знали бухгалтерское и вообще торговое
