Тата - Валери Перрен
В конце войны отец сообщает, что купил цирк «Алькараз», и показывает соответствующие документы.
Как ему удалось? Это Левгени неизвестно. В восемнадцать лет он встречает Мари Роман. 20 января 1946 года умирает его отец – в этот день генерал де Голль уходит с поста. Отец разбивается насмерть, упав с одного из выступов шапито. Левгени хоронит его не в Калюире, а в общей могиле на альбервильском кладбище. До встречи в аду, старый убийца…
В 1950-м он заказывает памятник из белого мрамора на могилу матери. Белого, как ее цирковые костюмы. Платит наличными. Целое состояние. Золотыми буквами выгравированы имя и фамилия: Люба Розов. Он не знает, что ответить на вопрос об эпитафии. Все, что предлагают сотрудники похоронной службы, кажется ему нелепым. В конце концов он сам сочиняет фразу по-русски, чтобы никто не мог понять. «Моей матери, воздушной гимнастке, пусть заберет меня к себе».
31
26 ноября 2010
Ана знакомится с домом на улице Фреден. Мы пришли пешком из «Монжа». Она не решается признаться, что дом кажется ей убогим, но я догадываюсь по выражению лица. Кухонные шкафчики моя девочка называет «симпотными», а считает уродливыми. Останавливается перед закрытой дверью спальни и выносит вердикт:
– Я – против. Коко умерла здесь, в этой комнате, куда ты отказываешься заходить, мама… Я не хочу, чтобы ты покупала этот дом. Найди другой. Да, ты прожила здесь две или три безумные недели, слушала кассеты, воссоединилась с верными дружками и даже с сыном семейства Эте, а теперь пора вернуть эту халупу Луи… Это не дом, а какая-то богадельня. У меня, между прочим, скоро появится брат или сестра, и я хочу, приезжая сюда, получать удовольствие… Реши ты выкупить сапожную мастерскую, я бы поняла, она принадлежала Колетт, можно было бы превратить ее во что-нибудь… забавное. Но этот дом – нет, нет и нет! – Она бросает на меня умоляющий взгляд и добавляет: – Знаешь что, давай найдем в интернете агентство недвижимости, пусть нам что-нибудь подберут!
– Ладно, – отвечаю я. Ана бросает на меня недоверчивый взгляд.
– И ты не разочарована?
– Нет, потому что ты права. Нужно чаще прислушиваться к своим детям.
– К своему ребенку.
Я улыбаюсь и направляюсь к шкафу с футбольной коллекцией Колетт, которую собираюсь забрать в Париж и внимательно изучить от и до. Пока я ее только перелистывала, задерживаясь на фотографиях Эме Шовеля.
– Когда мы получим кассету из гроба Бланш? – интересуется Ана.
– Понятия не имею. Поль сказал, ее передадут следователю, так что скоро не получится…
– Он думает, звук считывается?
– Да. Перед тем как вложить кассету в руку Бланш, ее упаковали в несколько целлофановых пакетов и обмотали пленкой. Она и через сто лет будет пригодна к прослушиванию.
– Фантастика…
– Самой не верится.
– Что за кошмар тебе приснился прошлой ночью, мама? Я никогда тебя такой не видела… Даже когда папа ушел.
Я вынимаю затычку и топчу матрас, выдавливая воздух – он издает долгую заунывную жалобу. Не хочет, чтобы я съезжала?
– Левгени Судковски был рядом с кроватью, в нашем номере. Он дышал. То есть нюхал мою кожу. Я чувствовала ветерок на коже. От него пахло мокрой землей. Сначала меня парализовало от ужаса. Я думала, он убьет меня, как свою любовницу и Виктора Соша… Но нет, он кого-то… искал через меня. Им владела бездонная печаль, перетекавшая от него ко мне и обратно… Его слезы падали на мое лицо, как капли дождя. Я чувствовала его отчаяние, но не убийственное безумие. Меня разбудил звонок Поля, я с трудом вынырнула из пучины отчаяния и до сих пор с трудом верю, что его не было рядом.
– Мам, его нашли. Прошлой ночью он был далеко.
– Знаю, но… я правда ощущала его присутствие.
* * *
Мы стоим перед витриной жилищного агентства на улице Жан-Жореса, читаем объявления, рассматриваем фотографии участков с садами. Ана настаивает на трех комнатах как минимум. Одна – для нее, другая – для Корнелии, третья – для меня. Я вспоминаю дом, который мы смотрели вместе с Антуаном, и уже готова объявить, что нашла идеальное пристанище, но тут в кармане подает признаки жизни телефон.
– Он в коме, – не здороваясь сообщает Поль.
Сегодня утром он ушел очень рано, сообщив, что местонахождение Судковски определили и его телефон уже много часов пеленгуется в одном и том же месте. Конец рассказа. Я хватаю Ану за руку и произношу на одном дыхании:
– Судковски в коме.
Ана резко оборачивается, глаза у нее размером с блюдца. Перезванивает Поль.
– Ты уверен, что это он? Этот тип мог засунуть телефон и документы в карман какого-нибудь бедолаги.
– Это он, Аньес. Судковски нашли на могиле матери.
– Его матери?
– Да.
– Где?
– На кладбище в Калюире.
– Почему он в коме?
– Принял кило опиоидов.
– Покончил с собой?
– Наверняка. Никаких следов борьбы не обнаружено.
– Мог он быть в Гёньоне прошлой ночью?
– Телефон определился в Калюире в три часа утра.
* * *
Его бессознательное плавает в океане неопределенного. Небо. Над шапито? Он пролетает над деревней – на центральной площади впритык стоят вагончики. Сегодня вечером отец уехал расклеивать афиши. Он на руках у матери, она спокойна, расслаблена. Он спит и слышит, как бьется ее сердце.
До него доносятся голоса и шум машин. Ему не холодно, но и не жарко. Он в оцепенении, и это ощущение кажется приятным. У него ничего не болит. Он чувствует, дышит, слышит, но выпал из мира. Он впервые останавливается. Забывает об осторожности. Зависит от милости окружающих. Между жизнью и смертью. Пахнет землей. Перегноем, гумусом, которые уже семьдесят восемь лет покрывают гроб его матери. Он не думал, что так точно помнит худший день своей жизни. Готовится увидеть обветшалую заброшенную могилу в углу кладбища. Стертую от времени фамилию, от которой остались лишь буквы «Л» и «А» от имени Люба. Начало и конец. Он забыл, что заказал роскошное надгробие. Как он мог забыть?
Он не различает день и ночь. Теперь он не убийца и не апаш. Просто ребенок, который мог стать похожим на мать, но усвоил отцовский нрав.
* * *
– Мама, сегодня суббота, 26 ноября, 10 утра, заняться все
