Идущая навстречу свету - Николай Ильинский

С утра к школе потянулись люди. Старшеклассники бежали сами, а малышей вели родители с такими радостными, светлыми лицами, как будто впервые узнали и воочию увидели, что такое счастье. Видя, с каким удовольствием ведут родители малышей, пошли к школе и просто свободные от работы колхозники. Да и сам председатель колхоза Прокофий Дорофеевич Конюхов был здесь, не говоря уж о Варваре: она хлопотала здесь полноправной хозяйкой. Пришли старики и комсомольцы. Не усидели дома и уже пенсионерка учительница Антонина Владимировна Нечаева, и Стефан Иванович Черменев.

— Вчера весь вечер рылся в разном барахлишке, еле нашел, — показал он какую-то бумагу Антонине Владимировне, — вот, в целости… И мыши не погрызли!.. Мне уже пятьдесят пять лет, а я все берегу… Это свидетельство от уездного отделения епархиального училищного совета, что я, сын крестьянина, успешно окончил курс учения в одноклассной церковно-приходской школе и потому имею право на льготу, установленную пунктом три статьи шестьдесят четыре устава о воинской повинности. … Это вот от 1907 года, октября пятнадцатого дня… И подписи есть: председатель Путилин и члены Ковальский и Нечаева… Это Клавдия Михайловна Нечаева, наша первая учительница, твоя мать, Антонина Владимировна…

— О, Господи! — воскликнула Антонина Владимировна, взяла в дрожащие руки листок, стала рассматривать подпись своей матери. — Ее подпись… Спасибо, Стефан Иванович, что сохранили свидетельство… Был бы музей в школе…

— Будет, — решительно заявила тоже прочитавшая свидетельство Варвара, — обязательно будет… Надо, чтобы память о нашей школе сохранилась надолго… А мои одноклассники, все ребята, на войне головы сложили, а малыши в войну как трудились!.. В сорок третьем году школьники колхоза выработали больше двенадцати тысяч трудодней, это по сорок пять — семьдесят трудодней на ребенка!.. Вот живой свидетель, комсомолец Иван Толстых, — кивнула она в сторону улыбающегося парня.

— Работал тогда и я, — сказал он, — и учился… Вы же помните, Антонина Владимировна!..

— Помню, помню… Как же!.. Разве можно забыть!..

— И Петра Никаноровича Мыкова я помню… Все время про поэта Ивана Саввича Никитина нам рассказывал, про какого-то семинариста, и все повторял строчку: «Вырыта заступом яма глубокая…» А дальше не помню… Больше мы зубрили «Под большим шатром голубых небес…»

— «Вижу, даль степей расстилается», — вдруг продолжил председатель колхоза и стал рассуждать: — Как все просто и понятно… И это со школьной скамьи вошло в душу, влилось в сердце… Нынче вот первое сентября, день хороший, небо голубое, кое-где облачка белые, как пара заблудших овечек, ну и что?… А «под большим шатром голубых небес» — это что-то уже другое… Вот в чем фокус!..

— И особенно концовка этого стихотворения… — Иван вспомнил свои школьные годы, глаза его загорелись, на щеках вспыхнул румянец, и он, став в лозу оратора, поднял правую руку и стал декламировать:

И во всех концах

Свету белого

Про тебя идет

Слава громкая.

Уж и есть за что,

Русь могучая,

Полюбить тебя,

Назвать матерью,

Стать за честь твою

Против недруга,

За тебя в нужде

Сложить голову!

— Я будто на уроке побывал! — засмеялся потом и заплясал Иван.

— И сложили, многие наши мужики и молодые ребята сложили за нее, матушку, головы, — с грустью в голосе сказал Конюхов. — Воевали, воевали, знамя водрузили, а вернулись… — Он оглянулся вокруг, почесал в затылке, махнул рукой: — Теперь хоть другой стих Никитина читай… — И тихо стал читать:

Ни кола, ни двора,

Зипун — весь пожиток…

— И это говорит председатель колхоза, — горько улыбнулась Варвара. — Так вот я и хочу из этого «ни кола, ни двора» поскорее выбраться, — ответил Прокофий Дорофеевич. — Только вот куда ни кинь, всюду клин: того нету, того не предвидится… — И продолжил читать:

Эх, живи, не тужи,

Умрешь — не убыток!

— Ладно, выкарабкаемся, — сказал он наконец решительно и показал рукой на здание школы: — Она… тому свидетель!..

Привел в школу Сашку и Афанасий Фомич. Сашка был опрятно одет, в новую рубашку белую с клеточками по полю, брюки сатиновые, картуз, чуть-чуть великоват, но дед заверил, что это хорошо — картуз на вырост.

— Будешь учиться, башка знаниями наполняться, начнет расти и как раз со временем будет под картуз, — полушутливо, полусерьезно сказал он, — не надо будет зря тратиться на новый картуз…

— Привет, Александр Александрович!

Погладил его по плечу Конюхов. — Похож на отца!..

— Анна Федотовна, принимай еще одного отличника, — позвала Варвара молодую учительницу Гордовскую, а у Сашки спросила: — Я правду сказала, отличника?… Будешь учиться на отлично?…

— Буду, — гордо ответил Сашка.

— Вот и хорошо, вот и славно!

Привела в школу Варвара и свою Дашутку, которая по годам еще не доросла до первоклашки, но завидовала и радовалась вместе со всеми мальчиками и девочками, которые пришли в первый класс.

Дома во время ужина Варвара вдруг вспомнила о поэте Никитине: «Что Иван говорил про какого-то семинариста?… Где это у Никитина про семинариста?» Порылась в своей небольшой библиотечке — в основном здесь были учебники по разным предметам и для разных классов, подумала отнести все это в школу; там с учебниками плохо. Нашла старое издание произведений Никитина, быстро пролистала стихотворения, дошла до прозы, до «Дневника семинариста», и увидела стихотворение, ее взволновавшее, как и учителя Петра Никаноровича Мыкова, которого она знала и любила. В дневнике этот семинарист Яблочкин сочинил:

Вырыта заступом яма глубокая,

Жизнь невеселая, жизнь одинокая,

Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,

Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая, —

Горько она, моя бедная, шла

И, как степной огонек, замерла.

Далее читать она не стала. Сердце сковала тяжесть. Сколько в деревне теперь таких одиноких и бесприютных матерей и вдов, и все они на ее совести, ведь она и есть теперь… советская власть! И эта тяжкая мысль не дала ей уснуть до третьих петухов, лишь на рассвете она сомкнула веки, но тут уже тетка загремела на кухне рогачами и кочергой и Варвара почувствовала нежное прикосновение к щеке — это Дашутка коснулась ее своими пальчиками. Пришлось вставать.

Шло время. Для детей оно ползло, как улитка, — за день они успевали и набегаться, и подраться, и помириться, и искупаться в речке летом, а для пожилых людей, особенно для стариков, оно бежало все быстрее и