Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер
Все эти дни я не вспоминал о Леле, но и не забывал ее ни на миг. Она все время была со мной тихим и незримым ощущением грусти и счастья. Она мне не снилась, ее внешний облик не возникал передо мной; она как бы прятала свое лицо от моей памяти, чтобы мне легче было переносить дни разлуки. И словно по безмолвному ее повелению, я ни разу не раскрыл своей записной книжки, где хранил ее фото – то самое, где она стоит на фоне полотняного дворца. Но теперь горьковатый полынный запах так ясно напомнил все-все недавнее, ленинградское, что сердце защемило.
– Ходи веселей! – прервал мои мысли Логутенок. – Нечего унылость перед гражданскими показывать. Если мы будем носами книзу ходить, они подумают, что совсем дела плохие.
– А то хорошие? – буркнул Беззубков. – Уж куда лучше…
– Не сказать, что хорошие, но не сказать, что совсем плохие. На войне то так, то эдак бывает. Перебьемся, а там и по-нашему пойдет.
На крыльцо столовой, стекла которой были выдавлены взрывом, пошатываясь, вышел нестарый еще мужчина в белых брюках, в соломенной шляпе: дачному его виду странно не соответствовал пустой рукав, засунутый в карман светло-серого пиджака, на лацкане которого синел старинный треугольный значок ДР – «Долой рукопожатья».
– Патрулируем? – подмигнул он нам. – Ну и правильно! Порядок нужен! Амба! Румба! Зумбакви! – Он ритмично затопал белыми парусиновыми ботинками по доскам крыльца и запел, сам себе дирижируя единственной рукой:
Бомба! Закройте двери!
Бомба! Гасите свет!
Бомба! Песок тащите!
Амба! Спасенья нет!
Исполнив этот номер, безрукий кинулся обратно в столовую, будто позабыл там что-то.
– Шуточки! – угрюмо сказал Беззубков. – Кому война, а кому хреновина одна. Развеселился!
– Может, он с горя веселится, – с неожиданной грустью в голосе произнес Логутенок. – Пьет, пляшет, а самому плакать охота…
– Стойте! Приказываю! – закричал кто-то у нас за спиной.
Послышался топот, нас нагнал какой-то толстый майор. За ним семенил худенький человек в блестевшем от поношенности бостоновом синем костюме и в белой рубашке при черном галстуке. Майор был краснолиц, гимнастерка сидела мешком, как на солдате-новобранце. Справа на петлице не хватало шпалы – от нее на сукне остался чуть видимый невыгоревший прямоугольник. Кобура нагана была расстегнута.
– Стойте! Приказываю! – снова закричал он, подбегая к нам вплотную. Я заметил, что глаза у него красные. Он походил на пьяного, но спиртным от него не пахло.
– Товарищ майор разрешите доложить выполняем приказ непосредственного начальника идем к вокзалу за питанием для роты, – без знаков препинания произнес Логутенок.
– Это вы успеете! Исполняйте мое распоряжение! Мне приказал лично подполковник Бельченко! Идемте со мной!
– Это тоже у вокзала, – сказал человек в бостоновом костюме, обращаясь к майору. – Ребята, это недолго, а потом пойдете по своим делам, – просительно обратился он уже к нам. – Надо ликвидировать животных… Их немного… Это быстро… Это необходимо в целях безопасности населения.
Несколько гражданских, все больше женщины, остановились и стали ждать, что у нас будет дальше.
– Исполняйте распоряжение, и нечего собирать публику! – Майор встал перед Логутенком, потом отвернулся и пошел вперед. Логутенок остался стоять на месте. Мы с Беззубковым тоже не двинулись.
– Они не слушаются, товарищ командир! – закричал человек в бостоне. – Прикажите им построже!
Майор вернулся, снова встал перед Логутенком.
– Товарищ майор, разрешите доложить… мы выполняем приказание непосредственного начальника идти за продовольствием…
– Исполнять мое распоряжение! – криком оборвал майор Логутенка и выхватил наган. Очевидно, уже ко многим обращался он со своим приказанием, и все отговаривались или просто удирали от него, и теперь он был готов на все.
– Слушаюсь, товарищ майор, – мрачно проговорил Логутенок. – Ребята, следуйте за товарищем майором.
Впереди вышагивал майор, за ним Логутенок, затем в паре мы с Беззубковым; шествие замыкал штатский. Он зорко следил, чтобы мы не драпанули. На ходу он объяснял, в чем дело. Две недели тому назад ехал по этой дороге передвижной зверинец откуда-то с юга, а на станции уже была пробка. Вагоны с ценными зверями («валютными» – уточнил он) кое-как прицепили к какому-то составу, увезли отсюда. А три вагона с менее ценными животными и всяким оборудованием сгрузили здесь. Теперь вывезти этих зверей нет никакой возможности, поезда не идут. А станцию начали бомбить, идет эвакуация. Если при очередной бомбежке будут повреждены клетки, может так случиться, что звери очутятся на воле, среди населения возникнет паника. Да и вообще что теперь делать с этими животными, чем их кормить? Кому за ними присматривать? Они все равно погибнут от голода. Ну что с ними делать? Ну?
Дым тек между домами. В душном воздухе висели хлопья жирной копоти. Майор теперь шагал рядом с нами, штатский впереди. Он вывел нас к рынку. Не было ни продавцов, ни покупателей. Обитые цинком прилавки печально мерцали в дыму, один их ряд был повален взрывной волной. Валялось множество листов синей плотной бумаги – той, что называется сахарной. Мы миновали рынок, скверик с переделанной в трансформаторную будку часовенкой, и наш вожатый подвел нас к длинному двухэтажному каменному зданию. Войдя в ворота, очутились в пристанционном дворе, между двумя слепыми кирпичными стенами; на них чернели крупные надписи: «За куренье под суд». С третьей стороны двора возвышался пакгауз с платформой, на которую выходило несколько железных дверей; две были распахнуты, и из них шел дым.
Длинный двор был пуст и безлюден, и только в дальнем конце его, у платформы, стояли на асфальте какие-то ящики. Что-то там пестрело около стен, но сквозь дым трудно было различить, что же там такое.
– Нам в тот конец, – сказал штатский. – Животные именно там.
Мы обошли две неглубокие воронки, в которых влажно чернела земля, подошли ближе к пакгаузу. У подножия платформы, и у стены, и просто на асфальте стояли и лежали пестрые фанерные щиты с изображениями зверей. Все звери на щитах были злы, опасны – не дай бог на таких нарваться, когда они на воле! Огромный лев стоял на оранжевой скале, свирепо раскрыв пасть; лисица с коварной ухмылкой тащила в зубах окровавленную куропатку;
