Вечера на Карповке - Мария Семеновна Жукова

* * *

Прошло несколько дней, и никто не думал сдержать слово, данное Наталье Дмитриевне. То находились отговорки, то приносили повесть, только что показавшуюся в свет; потом Наталья Дмитриевна занемогла; время уходило, и мы все ждали повестей. В одно воскресенье мне вздумалось идти к обедне в церковь Ботанического сада. Там я нашла мою старушку, ее прекрасную Любиньку и Вельского. После обедни, пройдя чрез садовую калитку в сад, мы пошли по дорожке, ведущей к оранжереям. Утро было прекрасное: по обеим сторонам дорожки пышные далии горделиво поднимали роскошные цветы свои, резеда, горошек и другие душистые растения, согретые солнечными лучами, наполняли воздух ароматами, как бы приветствуя прекрасный день. Наталья Дмитриевна была очень весела. «Запах цветов, – сказала она нам, – казался мне всегда эмблемою признательностий, это фимиам, который приносят они солнцу в благодарность за благотворные лучи его». В это время мы встретили Горского с двумя дамами, которые, не застав дома Натальи Дмитриевны и зная обыкновенное место прогулок ее, пришли также в сад. Мы сделали все вместе довольно большой круг и снова очутились перед воротами, ведущими на набережную. Вид реки, осыпаемой в эту минуту золотом солнечных лучей, заставил нас оставить сад, чтоб полюбоваться с берега разнообразною картиною противоположной стороны и светлым течением реки, обгибающей остров. Мы сели на скамьях, поставленных за зеленою стеною из акаций, под тенью лип. Любинька подошла к самому берегу и, обрывая листки с ветки, которую держала в руках, слушала Вельского, который также, кажется, терзал в руках бедную акацию. Жар принудил молодую девушку снять соломенную шляпу, которая закрывала личико ее, и нарумянил и без того всегда розовые щечки ее. Китайские глазки ее горели, как два алмаза; простой, но изысканный наряд, украшенный букетом свежих цветов, возвышал стройность стана ее. Все в ней дышало тем кокетством, которое не только извинительно, но и необходимо в женщине, рожденной, чтоб нравиться. Горский долго смотрел на нее задумчиво.

– Я сердита на вас, Горский, – сказала Наталья Дмитриевна, – так ли добрые люди держат данное обещание? Что наши повести?

– Я сейчас думал об них.

– Смотря на церковь св. Сампсония, которая сделалась предметом любопытства с тех пор, как г-н Лажечников подарил нас прекрасным романом своим?

– Нет, я смотрел на Любовь Ивановну. Она очень хороша!

– Жаль только, что пригожество не есть порука за счастие.

– Но и недостаток в нем не радость женщине.

– Безобразие особенно неприятно для женщин известных лет. То есть под тридцать, – заметила одна из дам, давно переступившая за этот возраст, но сохранившая много остатков красоты. – Молодость часто заменяет красоту, но в эти годы… Безобразие отнимает у нас возможность наслаждаться удовольствиями и преимуществами молодости, а лета не позволяют еще пользоваться свободою обращения, которая для старых заменяет молодость, открывая свободное поле их любезности, снова собирающей около них кружок ласкателей.

– Нет, я знал молодую женщину, которая признавалась мне, что главное несчастие жизни ее составляло безобразие. Она была умна, чувствительна, друзья находили ее любезною, и она была несчастлива.

– До вечера, любезный Горский, вечером вы расскажите нам ее историю.

– Но ее история проста и незанимательна, это повесть страданий больного сердца.

– И вы нам ее расскажете?

– С удовольствием, тем более что жалобы и страдания женщины, обиженной природою, будут новы для всех вас, mesdames.

– Г-н Горский хочет подкупить нас, – сказала пожилая дама.

Вечером, когда все собрались около столика, Горский начал.

Медальон

Chacun de vous peut-être, en

son coeur solitaire

Sous des ris passagers étouffe un

long regret;

Hélas! nous souffrons tous

ensemble sur la terre

Et nous souffrons tous en secret.

Victor Hugo[29]

Любовь… но я в любви нашел

одну мечту,

Безумца тяжкий сон, тоску без

разделенья

И невозвратное надежд

уничтоженье!

Жуковский

Давно уже в петербургских обществах вошло в обыкновение жаловаться на климат. Страдает ли кто мигренью, спазмами, припадками честолюбия или капризами; получил ли кто наследственную слабость груди, или неугомонная подагра, эта чувственная совесть, требует расплаты за грехи молодости; кружится ль голова от долгов или время шепчет на ухо красавице: «Пора бы, уж за тридцать!» – во всем виноват климат, несносный северный климат, где дышишь сыростью, где пахнет льдом! Доктора на него складывают свои неудачи, женщины – капризы, мужчины – причуды скучающей лени. Зато посмотрите-ка весною на Английскую набережную: улица заперта экипажами, целые семейства спешат на пароходы, черный дым клубится, Нева кипит и несет детей своих к Кронштадту, где передает их седому старику, принимающему дружелюбно на влажный хребет свой странников, чтоб перенести их на чуждые берега, откуда они возвратятся если не с цветущим здоровьем, то, верно, уже с кучею воспоминаний и еще с большим предубеждением против нашего севера.

С другой стороны караваны эмигрантов тянутся по дорогам во внутренние губернии. Счастливый путь! Хозяйство, мелкая народная промышленность, кругообращение идей и зимние столичные балы от того выигрывают. Кто занят службою, у кого нет деревень в Пензенской или Орловской губерниях, кого страшат прогоны или не выпускают заимодавцы, тот едет на дачу, живет в Рыбацкой, в Тосно, и таким образом населяются окрестности столицы. Но выехать куда-нибудь весною есть необходимость. Нельзя сознаться, что прожил лето в городе, не прибавя по крайней мере: «Да! Но всякий день на островах! Там отдыхаешь!»

В прошедшем году и я по приказанию доктора должен был выехать из Петербурга. Богатая тетушка в Симбирской губернии давно с нетерпением ожидала меня. Мне нужно было поправить здоровье и… мало ли еще что? Не все же сказывается. Я воспользовался приглашением тетушки и провел все лето в Симбирской деревне и, право, в душе моей благословлял и докторов, и моду на эмиграции. Есть и в России, в широких равнинах ее, деревни, которые можно почесть раем. Я не скажу, чтоб та, в которой поселился я, принадлежала к числу их, однако местоположение ее приятно, почва плодоносна, луга зелены, и для любителей природы она говорлива и в этих простых, однообразных, как жизнь поселянина, картинах. По целым дням прохаживал я с ружьем и верным Кортесом по крутому берегу Суры. Но часто охота бывала только предлогом: под тенью ветвистой ивы, Кортес в ногах, ружье по сторону, охотничья сумка