Шаман - Панч
Давно смерклось — зимний день короток. Пляшет пламя. Пляшет шаман. Длинные тени дрожат на синем снегу. Лопаются от жара сучья, стреляют во мрак роями искр.
Тяжело. В горле першит. Уже саднит оно от беспрерывного уханья и ора. Ноги, убитые долгой пляской, гудят и ноют. Ничего, почти всё уже, чуть-чуть осталось.
Крутнувшись и подпрыгнув последний раз, Косматый Олень сипло кричит в чёрное небо, засыпанное жёлтыми искрами:
— Славься, славься, Великий Дух!
Отходит от костра и берёт поданный помощником жертвенный нож из чёрного обсидиана. Поворачивается к пленнику, что связан и распластан поодаль на спине, на шкуре, чтоб не замёрз раньше времени. Шеей — на дубовом чурбачке.
— Ну, привет, дружок. — говорит шаман.
Еле слышно. Для себя.
Глаза "дружка" бешено вращаются, из забитого сухим мхом и завязанного рта доносится дикое мычание. О чём он мечтает, догадаться нетрудно. "Вскочить и бежать! Бежать из этого страшного места, где вот-вот заколят его и разделают, как кабанчика, убитого на охоте! Бежа-а-ать! Не разбирая дороги, подвывая от ужаса и скуля от радости минования гибели!"
…Но и ноги, и руки будущего подношения Тому, кто Силён, предусмотрительно (накрепко!) привязаны к вбитым в землю колышкам, прочными сыромятными ремнями. Такие не разорвёшь. Бедняга может только извиваться в этих путах. Истеричное мычание и бешеные судорожные рывки его только подчёркивают торжественность момента. Можно сказать, придают ему вкус и цвет. Лежи будущая жертва спокойно, как труп, и никакого зрелища бы не было. Так — рутинный процесс разделки мясной туши. Но сейчас… сейчас совсем другое дело! Ооо! Этот нерв, эта драматичность![1] Очень ценно! Такое не подделать. Немало лет занимается шаман подобными делами. Знает толк в организации РИТУАЛА.
Тем временем, его соплеменники жадно наблюдают за разворачивающимся зрелищем. Глаза их горят, горла́ пересохли, а сердца колотятся от лёгкого сладкого ужаса. Ужаса… и облегчения. Ведь это не их сейчас лишат жизни! Не они будут мучаться и умирать! Не они. Другой. Чужак! Ах, как интересно!
Косматый умело выдерживает паузу, позволяя толпе насладиться предвкушением шоу[1], нажимает жертве на лоб, выставляя на обозрение зрителей её беззащитный кадык и мимолётно думает: какой он всё-таки молодец, что придумал использовать чурбачки для подкладки под шеи. Так гораздо удобнее резать глотки. Набирает воздух в грудь и торжественно возглашает:
— Прими эту жертву, Великий дух! А нам взамен пошли много, много добычи!
Острая пластина вулканического стекла, направляемая уверенной твёрдой рукой, быстро идёт вниз и, взрезав живую плоть, елозит туда-сюда, с чавкающим чмоком рассекая гортань, мышцы и кровяные сосуды.
Тут же горячая, багровая, в неровном свете костров кровь, с негромким шипением вырывается из шейной жилы, забрызгивает шамана с головы до ног, добавляя красного цвета колдовским узорам, покрывающим его тело. Пленник выгибается и бьётся в предсмертных судорогах. Толпа ревёт, заходясь в экстазе.
Вот! Вот оно! Тот самый момент. Он опять наступил! Пора! Косматый Олень магически напрягается и чувствует, как тонкие струйки чужой жизненной силы, сладкой и тёплой вливаются в него. Смывают усталость, дарят исцеление от зарождающихся в организме болячек. Омолаживают.
Когда-то, будучи юным и глупым, он думал, что это убиваемый напитывает его — наполняет своей уходящей в смерть жизнью так же, как вода из ручья заполняет кожаный бурдюк. Но годы шли. Колдовское мастерство росло. Рос и уровень познания Процесса. Так охотник постигает искусство следопыта — потихоньку набирает опыт и всё лучше "видит" след. Незаметные прежде нюансы и подробности становятся для него "говорящими" — от степени примятости травы, до еле заметных особенностей отпечатков животного.
Так что теперь… теперь он знал. Ведал, какого Зверя кормит. Понимал, что принесённая в жертву душа чаще всего уходит в никуда, и вовсе не Тому, кто Силён.
Смысл Ритуала в другом. А в том именно, что во время убиения невинного человека Зверь метит людей, участвующих в жертвоприношении, своей зловонной струей. Ставит отпечаток лапы на их души. Глупые, они же думают, что являются просто зрителями. Просто сторонними наблюдателями, не несущими никакого груза, никакой ответственности. Ага, как же. Не зрители они, а СОУЧАСТНИКИ. Сопреступники. Отныне и насовсем замараны. Теперь посмертие их почти с гарантией принадлежит Повелителю мух.
Здесь для шамана и открывается пролаз[2]. Ведь люди, становящиеся добычей Зверя, в процессе клеймения беззащитны. Открыты любому магическому воздействию. Тут Косматый и берёт своё!
Мысленно он часто сравнивает себя с комаром. Воображает вот какую картину. Будто накамлал он мощный ураган, а его соплеменники спрятались от бушующей стихии в родной пещере. Но любопытно же! Столпились они у самого выхода и опасливо поглядывают наружу. Глазеют. Наблюдают. За тем, как стонут под порывами ветра деревья, за тем, как гнутся и ломаются их ветки. Как большие валуны срываются с места, и катятся, катятся, катятся, распугивая и давя лесных обитателей. Люди оцепенели и смотрят, смотрят… Ничего не чувствуют и не видят, кроме захватывающего страшного зрелища. А вот он, "комар", не тратит времени даром. Не застыл, открыв рот, а суетливо носится за их спинами: у того кровь соснёт, у другого, у третьего. Вку-усно!
В который раз представив эту картину, шаман тихонько захихикал. Глупые людишки! Разинув рты, наблюдают за чужой агонией. Не подозревают дурни, что в этот самый момент шкура обыденности МОЩНО РАЗОРВАНА Силой Зверя и соучастники убиения пока уязвимы. Сейчас в них — то в одного, то в другого, то в третьего, по очереди вонзается слабенький "хоботок" магии Косматого и тот с упоением пьёт их жизненную силу. Пьёт жадно, пьёт торопливо, сопя и захлёбываясь. Сколько успеет и сколько сумеет. Много не получается, к сожалению. Но за раз ему и этого хватает. Как говорит старая поговорка: "Олень по травинке весь луг ощиплет".
Хорошо! Давно уже Косматый не старится и совсем не болеет, а женщину может валять от заката до рассвета. Награда от Зверя! Награда за то, что снова и снова приводит ему добычу и тот всё сильнее и сильнее метит её. Только вот… пора. Пора уже покидать это стойбище. Людишки
