На встречу дня - Ежи Вавжак
Гжегож протиснулся к бару. Сталевар Гживна, а ныне канавщик Гживна, стоял возле бара, с краю, у самой стены, с каким-то незнакомым Гжегожу человеком в форме железнодорожника. Они разговаривали, с трудом перекрикивая шум. Почувствовав на плече чужую руку, Гживна мгновенно обернулся.
— Ах, это вы. — Он прищурился, будто не доверяя своим глазам. Он был абсолютно трезв. — В чем дело?
— В двух рюмках водки, — ответил Гжегож, пытаясь поймать взгляд барменши, безуспешно отбивавшей атаки посетителей. — Я хочу вас угостить.
Гживна сморщил лоб, будто ему задали вопрос, на который он знал, как ответить, но почему-то именно в этот момент ответ, как назло, вылетел у него из головы.
— Хоть мне и срезали зарплату, но пока на рюмку водки у меня при желании хватит, — процедил он наконец сквозь зубы и не спеша повернулся к своему собеседнику.
Гжегож некоторое время рассматривал его широкую спину, обтянутую застиранной и выцветшей рубашкой. Сбоку до него донесся скрипучий голос Ковалика, пытавшегося уговорить кого-то на кружку пива.
«Он прав, — подумал Гжегож, — получилось, как с этим Коваликом. И он был прав с самого начала, а я свою правоту выколотил только в кабинете у Мисевича. Вот черт...»
— Ты прав, Гживна. — Он слегка хлопнул его по плечу, но тот не шевельнулся, и Гжегож направился к Кристине, которая стояла возле столика, беспокойно наблюдая за этой совершенно непонятной ей сценой.
Они вышли на площадь. Детишки в песочницах, словно разноцветные пингвины, строили замки, туннели, города. На газонах торчали маленькие таблички с надписью «Место для собак». Солнце отражалось в огромных витринах недавно построенного книжного магазина.
— Быть может, сходим на Огородную? — спросила Кристина. — Время еще есть.
— Нет, — твердо ответил Гжегож, — не вижу необходимости. Да и зачем?
— Мы давно не были, я думала... Твоя мама...
— Ничего, — он пожал плечами, — я ничего не могу поделать, — добавил он, — и если мне кого-то из них жаль, то это, конечно, мать. Я знаю, ты не любишь их, так же, как и они тебя. У меня с ними тоже нет ничего общего. Просто в один из дней мы перестали быть нужны друг другу, а старые, копившиеся годами обиды довершили остальное. — Он произносил эти слова с показным равнодушием, даже с какой-то вызывающей усмешкой, но Кристина знала, что это еще одна из очередных его комедий, которые он порой перед ней разыгрывает.
— Да, но... — Она попыталась возразить, но его трудно уже было удержать, она неосторожно задела ту натянутую струну, эти совершенно непонятные ей отношения в этой рабочей семье в доме на Огородной улице.
— Не притворяйся, что тебе хочется туда идти. И меня не заставляй притворяться, — сказал он уже с искренней обидой в голосе. — Я никогда не уважал людей, которые ради соблюдения приличий заставляют себя притворяться. А сейчас, именно сейчас, я не имею никакого желания принуждать себя.
— Ведь это неправда, все это не так. — Она посмотрела ему прямо в глаза. — Ты просто пытаешься сохранить хорошую мину при плохой игре. Вот и набрасываешься на своих, а это опять крайность. Я могу понять те или иные выкрутасы, но совершенно не понимаю, когда человек обманывает самого себя.
— Это не имеет значения, — без прежней убежденности возразил Гжегож, боясь еще одной ненужной ссоры. — Правда, неправда. Важно, что так есть. И с этим я должен считаться.
«Неужели он совсем запутался в этом своем мире? Сейчас ему трудно, как прежде, очевидно, было чересчур легко. Но при этом он сам создает себе еще дополнительные трудности, не ищет выхода, казалось бы, даже такого очевидного, как отъезд в Катовицы. Да, именно сейчас это единственный выход, пока еще не слишком поздно и пока жизнь окончательно не сломала ему хребет. И я должна ему в этом помочь, должна. Только бы он не отверг моей помощи. Мы знаем друг друга не первый день, но я все меньше его понимаю. И от этого никуда не денешься, как никуда не денешься и от того, что мы все более отдаляемся друг от друга».
— Идем. — Он взял ее за руку.
По виадуку в сотне метров от них шел трамвай. Они, торопясь, перешли на другую сторону к остановке.
«В понедельник меня вызовут к начальнику. Шеф, развалясь в кресле, будет сначала со злостью смотреть на меня, потом с сожалением. А этот мерзавец Томза встанет и будет подъелдыкивать, удовлетворенно посмеиваясь, что его прогнозы подтвердились... Тогда я подойду к нему и съезжу его по гладкой роже, — Гжегож непроизвольно сжимает в кармане кулаки, — как пить дать съезжу, не выдержу». Перед ним маячат эти два лица, потом контуры их стираются и расплываются.
— Трамвай, — дергает его Кристина за руку. — Прошу тебя, не спи на ходу.
II
Эту пору дня, после полудня, он любил больше всего. Изматывающая жара спала, солнце перевалило на другую половину неба и медленно тонуло в багровом закате; вечерняя прохлада, обычно отзывавшаяся болью в суставах, еще не давала себя знать. Франтишек Яниц сидел покойно и удобно на низенькой скамеечке, давно посеревшей от непогоды, курил и без особого интереса озирал малопривлекательный и будничный пейзаж садово-огородных участков.
Жена его, Вероника, копалась в дальнем конце участка, поливая помидорные кусты; они поднялись уже довольно высоко и были усеяны небольшими зелеными плодами. Пятидесятилетний Яниц не без удовольствия поглядывал на стройную фигуру жены, женщины года на два помоложе, которая тяжело работала всю жизнь, но сохранила ловкое, сильное тело и ровный характер. Вот и сейчас она повернула лицо, и он ясно увидел ее четкий профиль, густые, пышные волосы, кое-где слегка тронутые сединой. Она выпрямилась, поставила лейку на землю.
— Ну-ка, мой старичок, давай шевелись, — весело крикнула она мужу, — не за тем же ты сюда приехал, чтобы бить баклуши и курить одну сигарету за другой. Смотри, салат весь зарос сорняками.
Яниц только рукой махнул, будто отгоняя надоедливых комаров, в которых, кстати сказать, недостатка здесь не было, и потянулся за газетой, которую только что выпустил из рук. Это был последний номер его любимого «Спорта».
«Опять проиграли. — Он смотрит на снимок, где запечатлен момент игры заводской команды с лидером второй лиги. — Не получается у них в этом году, вылетят. Так им и надо, — злится он, —
