Кайран Вэйл. Академия Морбус - Игорь Углов

— Шутка, — повторил Ректор. Его отражение в стене передо мной медленно повернуло голову, но в реальности он продолжал смотреть на стену. — Вы считаете, что в Морбусе место шуткам?

— Я считаю, господин ректор, что место всему решает традиция и иерархия. Я — новичок. Он — старшекурсник. Если подобные… инициации являются частью неписаных правил академии, то мне, разумеется, следовало принять их со смирением. Я так и поступил. Я просто вернулся туда, где должен был быть.

Я намеренно сделал паузу, давая вежливому негодованию окрасить следующие слова.

— Если же это была не шутка, а намеренное унижение или нарушение регламента размещения… то я, как человек, не знакомый с уставом, не мог этому противостоять. Моя вина лишь в незнании. И, возможно, в излишней доверчивости.

В зеркалах моё лицо выглядело бледным, почти прозрачным, с тёмными кругами под глазами — идеальный портрет измождённого, слегка оскорблённого аристократа, втянутого в грубые игры плебеев.

Ректор наконец повернулся. В отражениях это выглядело так, будто все стены разом ожили и уставились на меня. В реальности же его капюшон по-прежнему скрывал лицо, но ощущение взгляда стало невыносимым.

— Вы коснулись его, — констатировал Ректор. Это не был вопрос.

Я задумался. Откуда он мог знать это наверняка? Я конечно же слышал, что у стен мог быть уши…, но похоже у стен Морбуса есть ещё и глаза… или связь с ректором? Это рушит весь мой план.

— Просто из вежливости, — ответил я, не моргнув глазом. — Он представился, я протянул руку. Воспитанные люди так делают.

Ректор медленно поднял руку. Не на меня. К ближайшему зеркалу. Его палец, бледный и длинный, коснулся поверхности. Камень не дрогнул, но от точки прикосновения по стеклу побежали круги, как по воде. Отражение поплыло, смешалось и проявило видение: та подсобка, тот же коридор, Солерс, моя рука, сжимающая его ладонь. И едва уловимая, но для зоркого глаза заметная — тусклая серая дымка, тянущаяся от его кожи к моей. Видение погасло, оставив лишь наше с ректором отражение.

— «Вежливости», — повторил он, и в этом одном слове прозвучала целая диссертация по магии. — Стены этого места помнят отпечатки силы. Отпечаток Солерса в том месте не затухает, как положено. Он обрывается. Чисто. Без эха. Без обычного для слабой натуры фейерверка страха или боли. Как будто свечу не задули, а… вынули из реальности вместе с пламенем. Это искусство.

Он сделал шаг. Не звука шагов, только скольжение ткани по камню. Холод от него был иным, не зимним, а отсутствующим — как холод межзвёздной пустоты, заглянувшей в окно.

— Я не стану спрашивать о механизме твоего дара Вейл. Пока. Меня интересует мотив. Оскорблённая гордость? Или… голод?

Я молчал. Все выстроенные защитные речи рассыпались в пыль перед этим всевидящим спокойствием. Оставался только голый факт и язык, на котором здесь говорили — язык силы и выгоды. Я встретил его невидимый взгляд.

— И то, и другое, господин ректор, — мой голос приобрёл новую, металлическую твёрдость. — Он был сорной травой, отравляющей почву. Я выполнил прополку. Разве не в этом суть порядка Морбуса? Эффективное распределение ресурсов.

Тишина в кабинете стала гуще, тяжелее. Затем Ректор издал звук — сухой шелест, похожий на ветер, гуляющий по высохшим листьям в каменном мешке. Подобие одобрения.

— Прагматично. Без сантиментов. Ты усваиваешь уроки. Солерс действительно был балластом. Его уход — очищение энергетического русла. Ты оказал мне… услугу.

Он повернулся к зеркалу, где теперь отражался только я, застывший в луже тусклого света.

— Но в моём саду, Вейл, не терпят самоуправных садовников. Даже искусных. Цена твоего дальнейшего пребывания здесь — одна. Твой… аппетит… станет инструментом. Моим инструментом. Ты будешь удалять лишь тех, на кого я укажу. Или тех, чья гибель будет неотличима от несчастного стечения обстоятельств, не нарушающего хрупкое равновесие. Ты будешь лезвием, а не кувалдой. В награду — получишь защиту и доступ к гримуарам, что научат тебя управлять своим даром, а не быть его марионеткой. В случае же ошибки… — он плавным жестом указал в окно, где в глубине пульсировала алая жила Сердцевины, — …станешь частью общего потока. Более питательной, чем Солерс, но столь же безымянной. Ясно?

Это был не вопрос. Это был приговор с отсрочкой. И единственная дверь, что оставалась открытой.

— Ясно, — ответил я. Страха не было. Был трезвый, ледяной расчёт. Я получил правила игры высшего порядка. Стать клинком в руках ещё большего хищника. Чтобы однажды обратить этот клинок против самой руки.

— Хорошо. Первая задача: в Доме Когтей есть ученик по имени Корвин. Он сеет… беспокойство, роясь у оснований, которые его не касаются. Его любопытство стало раздражающим шумом. Его кончина должна выглядеть как итог небрежного обращения с собственной витальностью, с кровными чарами. У тебя трое суток. Можешь идти.

Фигура Ректора замерла, слившись с тенями у стены. Аудиенция завершилась.

Дверь в Ректорат закрылась, отрезав ледяную тишину кабинета. В коридоре, освещённом лишь тусклым, мерцающим светом, исходящим будто от самого камня, ждала Бэлла. Она не изменила позы, но её взгляд, острый и невесомый, впился в меня, едва я переступил порог.

— Определили твоё наказание? — её шёпот был едва слышен, но резал тишину как лезвие.

Я не удостоил её ответом. Лишь позволил ей увидеть в своём взгляде ту же безжалостную ясность, что звучала в приговоре Ректора. Она не отпрянула. Уголки её губ дрогнули в подобии улыбки, лишённой всякого тепла.

— Ну? — её голос был тише шороха крыльев моли. — Составил впечатление?

Я не замедлил шага.

— Вполне. О нём, впрочем, я уже наслышан.

— И что же гласит вердикт? — она шла рядом, её сизая мантия сливалась с полумраком. — Отчисление? Или нечто более… зрелищное?

— Ни то, ни другое. Прояснили некоторые положения моего контракта с академией.

Бэлла мягко, но настойчиво встала у меня на пути перед самым началом моста. Её лицо в потускневшем свете казалось вырезанным из бледного мрамора.

— Интересно. И каковы же эти положения? Мой свидетельский протокол, видимо, был сочтён… недостаточно полным, если меня не пригласили на уточнение. Но почему-то не позволили войти вместе с тобой.

В её вопросе сквозило не оскорблённое самолюбие, а жадное любопытство. Она чувствовала сдвиг, перемену в воздухе, и горела желанием прочесть новый параграф в книге правил.

Я остановился и посмотрел на неё поверх головы, в пульсирующую тьму грозовых туч.

— Положение первое, Бэлла: в Морбусе задают слишком много вопросов те, кто недостаточно силён, чтобы услышать ответы. Положение второе: некоторые договоры заключаются