На встречу дня - Ежи Вавжак
Воскресенье было погожее, ярко светило солнце, стоял легкий морозец. Они шли по улице в направлении парка, шли обычным своим маршрутом, как всегда, когда Кристина приезжала в N.
— Как проведем праздники? — спросила она. — Моим старикам хочется, чтобы ты приехал к нам. А на Новый год выберемся в Закопане.
— Это идея! — воскликнул он с энтузиазмом, хотя, честно говоря, в нем не было той радости, что прежде, когда они совместно разрабатывали планы своих вылазок. Сейчас все казалось каким-то далеким, расплывчатым и не будило в памяти всей прежней гаммы красок, запахов, ощущений, словно кто-то злонамеренно набросил на прошлое густую вуаль. — Но ты знаешь, как это бывает: все хотят в эти дни освободиться от работы, — закончил он совсем уже другим тоном.
— Но это уж безобразие! — воскликнула Кристина со злостью, и было непонятно, что она имела в виду: порядки на комбинате или его терпимое отношение к такому положению дел. — Но я так или иначе еду в Закопане.
— Конечно, в этом удовольствии трудно себе отказать.
— Ты меня больше не любишь, — отвернулась она от Гжегожа и быстро, чуть ли не бегом, пошла вперед. Возбужденно, торопливо, а он медленно плелся сзади, засунув руки в карманы пальто, упорно разглядывая темные пятна земли, проглядывающей из-под первого снега. Они поднялись на мостик, внизу, под ним, искрилась ледяная гладь, прозрачная, как желатин. Чуть дальше, на пологом склоне, с радостными криками и визгом катались на санках и лыжах дети. Кристина оперлась о каменную балюстраду. Гжегож остановился рядом, повернувшись спиной к шумной ватаге детишек. Он молча смотрел на золотого ворона, венчавшего башню монастыря, в какой-то момент птица расплылась, превратившись в яркое, светящееся, как осколок метеорита, пятно.
— Это неправда, — сказал он, — я люблю тебя. Может быть, не так, как прежде, но эта любовь, пожалуй, лучше.
— Не выношу, когда ты начинаешь умничать. «Лучше, хуже», — передразнила она его. — Порой я сама начинаю не понимать, зачем сюда приезжаю. Я будто ищу вчерашний день, ищу то, чего никогда не теряла.
Он обнял ее за плечи.
— Это теперь не поможет, — она оттолкнула его мягко, но решительно, — ни жесты, ни слова... А ведь сегодня утром я проснулась такой счастливой. Ты был рядом, я ощущала тепло твоего тела. Но длилось это какую-то долю секунды — тут же я поняла, что завтра снова все будет как всегда.
— Мы должны поехать в горы, — произнес он решительно. — Мы должны быть вместе, как прежде. Мне тоже без тебя скверно. «Дальше так продолжаться не может», — подумал он, но не смог выдавить из себя этих слов.
Все быстро узнали о повышении Борецкого. И видимо, сразу же всех стала занимать мысль о преемнике на должность начальника смены. Гжегож читал это на хмуром лице Вацека Пёнтека, в ускользающих взглядах, в дружеских недомолвках старого Яница. И вот теперь, когда его назначение стало почти реальным фактом, а новый начальник цеха призывал решить проблему как можно проще: «Нужно брать быка за рога, а не за хвост, коллега Гурный», — смысл их беседы буквально пригвоздил его сейчас к креслу: он понял, что, встав с этого чертовски удобного места, он примет бесповоротное решение, которое не оставит Кристине ничего иного, как вернуть пачку его писем и несколько любительских фотографий, а ему придется собственноручно швырнуть их в печь, единственно подходящее для такого случая место.
Своим согласием на временное повышение он, по существу, исключал не только поездку в горы. Приближается конец, года, обстановка в цехе напряженная, и он выставит себя на всеобщее посмешище, обратившись с какими-то личными делами. И не это главное. Повышение в должности привязывало его к цеху на более длительное время. Отпуск в такой момент не вязался с его представлением о порядочности, не говоря уж о слове, данном Борецкому, и, так или иначе, был бы бегством. На этот раз бегством от ответственности.
Именно чувство ответственности не оставляло ему никаких возможностей уйти от новых переживаний. Гжегож достаточно хорошо изучил суть работы, не обольщался видимостью успехов и очень далек был от ликования.
«А вдруг что-нибудь случится? Близится конец года, идет борьба за выполнение плана по ассортименту. Сейчас на счету каждая тонна стали. И вдруг что-то сорвется, претензии будут не к мастерам, а ко мне. Им, конечно, тоже достанется, но мне-то уж как быстро выдали вексель на доверие, так быстро его и погасят. Я отвечаю теперь не за три бригады и три печи, а днем и ночью за весь мартеновский цех: за транспорт, чугун, лом, миксер, разливочный и стрипперный пролеты, за каждый агрегат и каждого человека. Нет, я не могу принять этого назначения. Справятся и без меня. Напрасно я подвергаю себя и Кристину новым испытаниям, которые вряд ли могут оказаться мне по силам. А главное — совсем не нужны».
Вину за все это он берет на себя. Хотя и не без внутреннего сопротивления, но вполне логично замыкает круг своих размышлений, исходной точкой которого является его согласие возглавить смену.
«Все это глупость, — возвращался он то и дело к своему разговору с Борецким, — свидетельство моей наивной амбиции и давних комплексов. Стоило ему, Борецкому, нажать на соответствующую кнопку в этой моей — ах, скажите, пожалуйста, какой сложной — системе, и я заплясал под его дудочку. Ничего не скажешь — разбирается в людях. Превосходно знает с точностью вычислительной машины, какую из кнопок нажать, — усмехается он растерянно. — И несомненно, знает, что между этими двумя людьми: мной, каким я был два года назад, и теперешним, вертящимся на этой чертовой карусели, почти нет ничего общего... Да, но что же я все-таки напишу Кристине, как ей все это объяснить, боже праведный...»
Смена «Б» встретила известие о новом начальнике с недоверием, а позднее, когда факт этот подтвердился, разделилась на два лагеря. Пёнтек принял с глубоко скрытым разочарованием. Остальные мастера, пожимая плечами и неодобрительно улыбаясь, считали, видимо, что их непосредственным начальником стал человек, который в списке возможных кандидатов на эту должность значился последним, да и поднялся он на эту должностную ступеньку далеко не тем путем, каким следует. Сталевары отнеслись к его назначению безразлично — по работе они связаны преимущественно с бригадирами и мастерами, — хотя и не без любопытства наблюдали за развитием событий.
Гжегож делал вид,
