Мои великие люди - Николай Степанович Краснов

безмолвно: отчего же, отчего же? А ответа нет. Ровно катится автобус, вскидывая задком на ухабинах, ровно урчит мотор. Люди — кто коротает время в тихой беседе, кто читает, кто дремлет. Все те же спокойствие и тишина за окном. Хоть бы кто шепнул, хоть бы что надоумило…

Вдруг шофер на полном ходу резко тормознул. Не успели подумать, что там за беда, как в тот же миг снаружи донеслось отчаянное кудахтание зазевавшейся рыжей хохлатки, взлетевшей с облаком пыли из-под колес. Только тут Лявоновна свою оплошность обнаружила:

— А курица-то… Батюшки вы мои!.. — от горести даже привстала с сиденья, заломив руки и покачивая головой. Лицо ее болезненно морщится, рот страдальчески кривится. Видя это, пассажиры, что поближе к ней, наперебой спешат успокоить:

— Цела твоя курица, бабка! Ничего с ней не случилось. Глянь-ка, опять к дороге подалась… Она и думать забыла, а ты переживаешь!

— Да я не о ней, ну ее к лешему! — Лявоновна готова заплакать от досады. — Горюшко мое — курицу я дома забыла. Хотела дочке в город отвезти. И попалила, и разделала, а взять не взяла… На погребице лежит…

Людям забавно, весь автобус грохочет над старой:

— Ишь ты! Шофер чуть курицу не задавил, она и вспомнила!

— А если б не курица, она бы до самого города не спохватилась!

— Эх, шофер, надо бы тебе раньше курицу давить. Может, бабка и вернулась бы, а теперь далеко, пропала курица!

— Хватилась, когда с горы скатилась!

— Девичья память у тебя, бабка!.. Ха-ха-ха…

Отмахнувшись от насмешников — ишь, ляскают, весело им! — и смирившись со своей бедой — да что уж теперь поделаешь! — Лявоновна опускается на сиденье. Вот так промашка! Придет Нинка с работы, увидит курицу и запустит таких чертей свекрови вдогонку, только держись. Ух, запалючая! Еще и в толк не возьмет, что к чему, пошла шуметь, пока не одумается. Чисто Гашка Богданиха, тетка ее, одной они породы. Та, бывало, вспыхнет ни с того ни с сего, наговорит, наговорит, а потом, как схлынет дурь, к тебе же поддабривается как ни в чем не бывало. Обожжет и тут же спешит погладить, а того не поймет, что опаленное от этого свербит еще сильней, боль еще невыносимей. Ну а сынок-то что? Он же родная кровь! Всегда был добрым, учтивым, с малых лет радовал. Особенно был хорош, когда из армии вернулся. А женился — и как подменили, горой стоит за Нинку, хоть права она, хоть не права. И сдается, стал он таким не сразу, а лишь после того, как съездила Нинка в Кучугуры. Не разжилась ли она там у бабок-знахарок зельем каким да не опоила ли его. Соседка, та давно твердит, что на Лешку напущена порча. Наверное, так и есть, потому что и сама кое-что подметила… Достанется же от них сегодня Лявоновне, когда вечером сойдутся, все косточки переберут, язычки свои почешут. А у нее на душе такое жжение от вчерашней ссоры, что, кажется, к этой боли уже ничего и прибавить нельзя. И лекарств от нее пока никаких нет, кроме злорадства: пусть-ка они там помотаются. А то обихаживала их, обихаживала, все хозяйство на своем горбу тянула и, вишь ты, негожа стала. Только Людку жалко, внучку: принесут ее из садика, увидит, что бабушки нет, заплачет… «А может, подумают, что курочку-то я для них разделала! — мелькнула мысль у Лявоновны. — Вот так-то было бы ладно. А курочку Невке я с базара прихвачу!..» На том и успокоилась.

2

Лявоновна в городе не впервые. Как только Невка весной этого года, переехав с мужем и ребятенком из Поволжья, получила в областном центре квартиру, она сразу же съездила за матерью. До сих пор от той поездки смутная неловкость на душе, хоть, кажется, и не сделала тогда ничего плохого. Стыдно за восторженность, за наивность, которые она, вечно привязанная к дому, к хозяйству, и впервые увидевшая город, выказала перед дочкой.

— Ой, девонька! — взахлеб говорила она. — Какие агромадные дома! А там живут?.. Да как же туда заходят?.. И не страшно?.. А на улицах так хорошо кругом — зелено, весело. Цветов-то сколько! Вот говорят: рая нет. А это чем не рай? Настоящий рай!..

А в троллейбусе ехали по городу, вслух восхищалась и все никак не могла понять, как это водитель знает, где кому сходить. И, войдя в квартиру, заглядывала во все уголочки, всплескивала, как маленькая, руками, дивясь блескучим паркетным полам, ванной, туалету с кафельными стенками, балкону, газовой плите, всему. Лишь два дня пробыла: хозяйство же дома без присмотра! Только и успела с внуком посидеть да связать из тряпья половичок, который Невка при ней же постелила у дверей на лестничной площадке…

Сойдя с автобуса, Лявоновна сперва обежала шумящий тут же за углом базар. Час поздний, обеденный, все лучшее уже распродано. Есть гуски хорошие, утки, да жаль, в Невкиной семье ни гусей, ни утей не едят. А курицы такой, какая дома, уже не купишь — заморыши остались да петухи. Облюбовала самого рослого из кочетов, цена сходственной оказалась, взяла. Сразу ноша потяжелела, хлопотней стало: сесть в троллейбус, а затем и выйти на третьей остановке люди помогли.

Очумевшая от шума машин, от людской суеты, помедлила чуток, сложив добро на тротуаре, соображала, как дальше идти. Глядь, у газетного киоска Невкин мужик стоит, за руку держит малого.

— Микалай! Вадик! — вскрикнула обрадованно, и они оба заспешили к ней.

Прямо-таки повезло. Как бы она тащилась одна-то. И дом нашла бы, и в какой подъезд войти знает, а вот квартиру нужную могла бы найти лишь по своему половичку. А вдруг его Невка убрала, тогда ходи вниз-вверх по лестнице по всем этажам, гадай, в какую дверь стучаться — все они охрой окрашены, одна на одну похожи.

— Любенький, глянь-ка, что я тебе привезла! — хочет дать внучку горстку тыквенных семечек, привезенных для него специально, он их страсть как любит, но малыш, как увидел петуха, так и замер, тараща глаза и ничего не слыша — хоть чего ему дай! Эка для него невидаль!

— Баб, зачем у него ножки связаны? Ему больно!.. — Вадик теребит Лявоновну за подол. — Баб, а что мы с ним будем делать?

— Как что? Зарежем да съедим!

— Баб, не надо его резать!.. Он хороший.

И все время, пока они идут по улице, затем через двор и по лестнице, малыш упрашивает не переставая:

— Баб, не будем его резать. Ладно?.. Баб, не будем его резать…

— Да, наверное, не будем.

Все же вынудил, добился