Мои великие люди - Николай Степанович Краснов
— Неужели три дня прошло? Как быстро!
Удерживать не пытается, знает: папа велел ей приехать.
— Поезжай! А то, наверное, там наш отец-молодец соскучился!
— Значит, ты меня отпускаешь?
— Отпускаю. Только приезжайте скорей!
— А мы с Моря сразу сюда. Тебе хорошо здесь?
— Хорошо… А приедете, будет еще лучше! Мам, а мам! Помнишь, вы с папкой говорили о бабушкиной школе? Это вы понарошку, да?
— Почему понарошку?
— Когда же я буду учиться в бабушкиной школе?
— А ты уже учишься! А ну-ка скажи, что ты вчера делал?
— Уток кормил, гвозди забивал, теленка пас… А еще с Людкой огород поливали, червяков с яблонь снимали… Дяде Вите обед возили…
— Видишь, сколько ты сделал полезных дел! А кто всему этому тебя научил?
— Бабушка. А еще — Людка.
— А Людку кто научил? А ну-ка, Людик, скажи!
— Бабушка!
— А Людка, значит, тоже учится в бабушкиной школе?!
— А как же! Она — умница, уже много знает и многое умеет. А ну-ка, скажите, кто из вас в бабушкиной школе лучше учится? Кто из вас бабушке больше помогает?
— Она, — Вовка показывает на Людку.
— Нет, Вовка! Вовка!
Он даже повеселел, засмеялся, довольный Людкиной похвалой.
— А мы вместе бабушке помогаем. Правда, Людка? В бабушкиной школе мне нравится! Я здесь еще многому научусь!
— Вот и молодец! — хвалит его и мама. — Чего же тебе с Моря привезти?
— Папку привези!
— А еще чего бы ты желал? Ну, чего ты больше всего хочешь?
— Хочу, чтоб Людка в гости к нам приехала. Я ей Город покажу! А потом мы ее возьмем на Море. Ладно?
— Обязательно возьмем! Значит, ты любишь сестричку?
Вовка смущается, смотрит на Людкино милое личико. Еще бы не любить! Только говорить об этом как-то неудобно. Так любит, что никому не даст ее в обиду — ни клевачему петуху, ни кусачему псу, ни щипачему гусаку, ни волку злому, никому.
— А что хотел бы папке передать?
Многое хотел бы Вовка сказать отцу. И о том, какая Людка хорошая и как они крепко дружат, как помогают бабушке. И о том, что он клевачего петуха побивает, что научился «р» говорить, что большой стал, что работать любит и скучать ему некогда. И как умеет конем править, и как лягушку спас, и как хорошо забивает гвозди, и сколько железячек насобирал для дяди Витиного трактора. Рассказал бы ему про Настоящее Чудо… Видел бы папка, какие здесь жуки, божьи коровки и вертолетики. А какие муравьи — сам маленький, а такое здоровенное бревно тащит! А еще сказал бы, как скучает по нему. Но ничего, он потерпит. Скоро поспеют ягодки, вырастут стручки и, может, сладкие груши. Там и отец приедет, тогда ему Вовка все и расскажет. А пока надо сказать лишь самое главное, чтоб не беспокоился.
— Передай папке, что в бабушкиной школе я хорошо учусь!..
Тут и машина подъехала ко двору. Мама целует Вовку, потом Людку и бабушку, берет чемодан и садится в кабину:
— Будьте здоровы, Владик и Людик! До свидания!..
Машина ушла. Всем грустно. Бабушка походила, походила молча по двору, думая о чем-то, затем взяла метлу, начинает мести. Вовка, прижавшись к плетню, смотрит на нее. Невесело ему. Глядел, глядел и заплакал.
— Да ты что? — спрашивает бабушка. — Или по мамке? Вернется, никуда не денется!
— Нет, не по мамке… — Хочется Вовке, чтоб никто не знал, что он по мамке плачет.
— Так о чем же слезы?
— Хочу двор метлой мести.
— Мести хочешь? Ишь, что ему обидно! Метлу я ему не дала. На, мети!
Вовка, размазывая слезы по лицу, принимает метлу, бурчит недовольно:
— Еще бы не обидно! Сама метет, а мне не дает. Тут любой заплачет. Да, Людка?
— Конечно, любой заплачет! — Людка берет с крыльца веник и тоже принимается мести двор, озорно взглядывая на Вовку. И он благодарен ей: она его хорошо понимает, Людик — маленький человечек!..
ЛЯВОНОВНА ЕДЕТ В ГОСТИ
Повесть
1
Еще в Дивном, на своем подворье, когда только что замкнула хату и вскинула на плечи поклажу, Лявоновна сквозь душевную боль, ни с кем не разделенную, которая гнала ее теперь из родного дома, смутно почувствовала, будто какое-то дело остается не сделанным, и в руках словно бы чего-то недостает. А чего — никак не вспомнить. Да и некогда: солнце-то вон уже где, на целый аршин поднялось над полем, времени — только до автобуса добежать. Кинулась было по закуткам, но, заметив во дворе мусор и беспорядок, вспомнила все зло, причиненное ей Нинкой-снохой, и недоверчивость сына к материнским жалобам, махнула рукой:
— А нехай теперь сами все делают, коль не гожа!..
И после, когда шла через Утицу и Гусек, все четыре длинных километра, до самой Журавки не покидало Лявонвну все то же ощущение чего-то несделанного, какой-то неприятной легкости — такую испытала однажды, когда у коровы неожиданно пропало молоко: все бабы с луга шли с полными подойниками, а она с пустым, — вот и сейчас словно с порожним ведром идет. Этакое наваждение! В недоумении ощупывала перекинутые через плечо туго набитые авоськи и кожаную сумку на ремне. Все тут: яблоки и цибуля, тыквенные семечки и яички — кажется, ничего не забыла. И подушка тут, из-за которой вчера весь сыр-бор в семье разгорелся, — горькая радость Лявоновны:
— Как ты на меня, сношка, ни злилась, как ни топотала, чертяка, а подарочек Невке, дочке своей любенькой, я все-таки везу!..
Протяжный гудок летит от журавского магазина.
— Ох ты, уже ревить! — И все печали на время забыты, одна думка: успеть бы! Лявоновна прибавляет шагу, срезая путь через огороды, с которых, кроме капусты, все уже убрано. Она машет рукой, давая знак, чтоб не уезжали, и автобус ее ждет, голубой, с квадратной латкой на боку.
— Вот спасибо, вот спасибо! — шепчет, влезая на подножку, еле переводя дух. — Паняй!
— Ха, как села, так и паняй! — усмешливо замечает шофер, вызывая всеобщее веселье.
Лявоновне достается местечко в заднем ряду, хорошее местечко у окна, она довольна. Приняв еще несколько пассажиров, автобус зачихал, застукотал. Новая вспышка радости: поехали!
Всего лишь несколько минут душа спокойна. А потом засосало, засосало. В первую очередь, конечно, от обиды. Но и еще отчего-то. Вглядывается Лявоновна в лица сидящих перед ней сельчан, молодых и старых, и раз и два проходится глазами по всему автобусу. Протерев вспотевшее стекло, смотрит на пустынные поля с перелетающими по ним грачами, на луга в белых хлопьях тающего тумана, на лесистые взгорья в радуге осенних цветин, спрашивает
